Иное сказание. Смутное время в художественной литературе


Страница 1

Бурные события начала XVII столетия, получившие у современников названия "смуты" (такое определение долгое время держалось в исторической науке, закрепленное дворянской и буржуазной историографией), нашил широкое отражение в литературе. Литература приобретает исключительно злободневный публицистический характер, оперативно откликаясь на запросы времени, отражая интересы различных социальных групп, участвующих в борьбе.

Общество, унаследовав от предшествующего века горячую веру в силу слова, в силу убеждения, стремится в литературных произведениях пропагандировать определенные идеи, добиваясь конкретных действенных целей.

Среди повестей, отразивших события 1604-1613 гг., можно выделить произведения, которые выражают интересы правящих боярских верхов. Такова "Повесть 1606 года" - публицистическое произведение, созданное монахом Троице-Сергиева монастыря. Повесть активно поддерживает политику боярского царя Василия Шуйского, пытается представить его всенародным избранником, подчеркивая единение Шуйского с народом. Народ оказывается той силой, с которой не могут не считаться правящие круги. Повесть прославляет "мужественное дерзновение" Шуйского в его борьбе со "злым еретиком", "расстригой" Гришкой Отрепьевым. Для доказательства законности прав Шуйского на царский престол его род возводится к Владимиру Святославичу киевскому.

Причины "смуты" и "нестроения" в Московском государстве автор повести усматривает в пагубном правлении Бориса Годунова, который злодейским убийством царевича Дмитрия прекратил существование рода законных царей московских и "восхити неправдою на Москве царский престол".

Впоследствии "Повесть 1606 года" была переработана в "Иное сказание". Защищая позиции боярства, автор изображает его в роли спасителя Русского государства от супостатов.

"Повесть 1606 года" и "Иное сказание" написаны в традиционной книжной манере. Они построены на контрасте благочестивого поборника православной веры Василия Шуйского и "лукавого, пронырливого" Годунова, "злохитрого еретика" Григория Отрепьева. Их поступки объясняются с традиционных провиденциалистских позиций.

Этой группе произведений противостоят повести, отражающие интересы дворянства и посадских торгово-ремесленных слоев населения. Здесь следует упомянуть прежде всего о тех публицистических посланиях, которыми обменивались русские города, сплачивая силы для борьбы с врагом.

"НОВАЯ ПОВЕСТЬ О ПРЕСЛАВНОМ РОССИЙСКОМ ЦАРСТВЕ…" Обращает на себя внимание публицистическое агитационное воззвание - "Новая повесть о преславном Российском царстве и великом государстве Московском". Написанная в конце 1610 - начале 1611 г., в самый напряженный момент борьбы, когда Москва была занята польскими войсками, а Новгород захвачен шведскими феодалами, "Новая повесть", обращаясь ко "всяких чинов людям", звала их к активным действиям против захватчиков. Она резко обличала предательскую политику боярской власти, которая, вместо того чтобы быть "земледержцем" родной земли, превратилась в домашнего врага, а сами бояре в "землесъедцев", "кривителей".

Характерной особенностью повести является её демократизм, новая трактовка образа народа - этого "великого… безводного моря". К народу обращены призывы и послания Гермогена, народа страшатся враги и предатели, к народу апеллирует автор повести. Однако народ в повести ещё не выступает в роли действенной силы.

Бурные события начала XVII столетия, получившие у современников название «смуты», нашли широкое отражение в литературе. Литература приобретает исключительно злободневный публицистический характер, оперативно откликаясь на запросы времени, отражая интересы различных социальных групп, участвующих в борьбе.

Общество, унаследовав от предшествующего века горячую веру в силу слова, в силу убеждения, стремится в литературных произведениях пропагандировать определенные идеи, добиваясь конкретных действенных целей.

Среди повестей, отразивших события 1604-1613 гг., можно выделить произведения, которые выражают интересы правящих боярских верхов. Такова «Повесть 1606 года», созданная монахом Троице-Сергиева монастыря. Повесть активно поддерживает политику боярского царя Василия Шуйского, пытается представить его всенародным из- бранником, подчеркивая единение Шуйского с народом. Народ оказывается той силой, с которой не могут не считаться правящие круги. Повесть прославляет «мужественное дерзновение» Шуйского в его борьбе со «злым еретиком», «расстригой» Гришкой Отрепьевым. Для доказательства законности прав Шуйского на царский престол его род возводится к Владимиру Святославичу Киевскому.

Причины «смуты» и «нестроения» в Московском государстве автор повести усматривает в пагубном правлении Бориса Годунова, который злодейским убийством царевича Дмитрия прекратил существование рода законных царей московских и «восхити неправдою на Москве царский престол».

Впоследствии «Повесть 1606 года» была переработана в «Иное сказание». Защищая позиции боярства, автор изображает его в роли спасителя Русского государства от супостатов.

«Повесть 1606 года» и «Иное сказание» написаны в традиционной книжной манере. Они построены на контрасте благочестивого поборникa православной веры Василия Шуйского и «лукавого, пронырливого» Годунова, «злохитрого еретика» Григория Отрепьева. Их поступки объясняются с традиционных провиденциалистских позиций.

Этой группе произведений противостоят повести, отражающие интересы дворянства и посадских торгово-ремесленных слоев населения. Здесь следует упомянуть прежде всего о тех публицистических посланиях, которыми обменивались русские города, сплачивая силы для борьбы с врагом.

Такова «Новая повесть о преславном, Российском царстве» - публицистическое агитационное воззвание. Написанная в конце 1610 - начале 1611 г., в самый напряженный момент борьбы, когда Москва была захвачена польскими войсками, а Новгород - шведскими феодалами. «Новая повесть», обращаясь ко «всяких чинов людям», звала их к активным действиям против захватчиков. Она резко обличала предательскую политику боярской власти, которая, вместо того чтобы быть «земледержцем» родной земли, превратилась в домашнего врага, а сами бояре в «землесъедцев», «кривителей». Разоблачались в повести планы польских магнатов и их главаря Сигизмунда III, который лживыми обещаниями стремился усыпить бдительность русских. Прославлялся мужественный подвиг смолян, самоотверженно оборонявших свой город, не давая врагу овладеть этой важной ключевой позицией. « Чаем, яко и малым детям слышавше дивитися той их граждан храбрости и крепости и великодушию и непреклонному уму»,- отмечает автор. Идеалом патриота «Новая повесть» изображает патриарха Гермогена, наделяя его чертами верного христианина, мученика и борца за веру против богоотступников. На примере поведения «крепких» смолян и Гермогена «Новая повесть» выдвигала на первый план стойкость как необходимое качество поведения истинного патриота.


Характерной особенностью повести является ее демократизм, новая трактовка образа народа - этого «великого... безводного моря». К народу обращены призывы и послания Гермогена, народа страшатся враги и предатели, к народу апеллирует автор повести. Однако народ в повести еще не выступает в роли действенной силы.

В отличие от других произведений того времени, в «Новой повести» отсутствуют исторические экскурсы; она наполнена злободневным материалом, призывает москвичей к вооруженной борьбе с захватчиками. Это и определяет особенности стиля «Новой повести», в котором деловая энергичная речь сочетается с взволнованным патетическим призывом. «Лирическую стихию» повести составляют авторское патриотические настроения, стремление поднять москвичей на вооруженную борьбу с врагом.

Автор не раз прибегает к ритмизованной речи и «речевому стиху», восходящему к народному ритмическому сказу и раешному стиху. Например: «А сами наши земледержъцы, яко же и преже рех, - землесъедцы, те и давно от него (Гермогена.- В. К.) отстали, и ум свой на последнее безумие отдали, и к ним же ко врагом пристали, и ко иным, к подножию своему припали и государьское свое прирожение пременили в худое рабское служение, и покорилися и поклоняются неведомо кому,- сами ведаете».

Общий патетический тон изложения сочетается в «Новой повести» с многочисленными психологическими характеристиками. Впервые в литературе появляется стремление обнаружить и показать противоречия между помыслами и поступками человека. В этом возрастающем внимании к раскрытию помыслов человека, определяющих его поведение, и заключается литературное значение «Новой повести». Тематически близок к «Новой повести» «Плач о пленении и конечном разорении Московского государства», созданный, очевидно, после взятия поляками Смоленска и сожжения Москвы в 1612 г. В риторической форме оплакивается падение «пирга (столпа) благочестия», разорение «богонасажденного винограда». Сожжение Москвы осмысляется как падение «многонародного государства». Автор стремится выяснить причины, которые привели к «падению превысокой России», используя форму назидательной краткой «беседы». В абстрактно обобщенной форме он говорит об ответственности правителей за то, что случилось «над превысочайшею Россиею». Однако это произведение не зовет к борьбе, а лишь скорбит, убеждает искать утешения в молитве и уповании на помощь Божию.

Непосредственным откликом на события явилась «Повесть о преставлении князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского». Своими победами над Лжедмитрием II Скопин-Шуйский стяжал славу талантливого полководца. Его внезапная смерть в двадцатилетнем возрасте (апрель 1610 г.) породила различные толки о том, что якобы из зависти он был отравлен боярами. Эти толки отразились в народных песнях и сказаниях, литературной обработкой которых и является повесть.

Она начинается риторическим книжным вступлением, в котором делаются генеалогические выкладки, возводящие род Скопина-Шуйского к Александру Невскому и Августу-кесарю.

Центральный эпизод повести - описание пира-крестин у князя Воротынского. Включая ряд бытовых подробностей, автор обстоятельно рассказывает о том, как герой был отравлен женой своего дяди Дмитрия Шуйского, дочерью Малюты Скуратова. Сохраняя речевой и ритмический строй народной эпической песни, повесть так передает этот эпизод:

И как будет после честного стола пир на весело,

И... злодеянница та княгиня Марья, кума подкрестная,

Подносила чару пития куму подкрестному

И била челом, здоровала с крестником Алексеем Ивановичем.

И в той чаре в питии уготовано лютое питие смертное.

И князь Михаила Васильевичъ выпивает ту чару до суха,

А не ведает, что злое питие лютое смертное.

В приведенном отрывке нетрудно обнаружить характерные элементы былинной поэтики. Они отчетливо выступают и в диалоге матери с сыном, вернувшимся преждевременно с пира. Этот диалог напоминает беседы Василия Буслаева с Мамелфой Тимофеевной, Добрыни с матерью.

Вторая часть повести, посвященная описанию смерти героя и всенародного горя по поводу его кончины, выполнена в традиционной книжной манере. Здесь использованы те же приемы, что и в «Житии Александра Невского» и «Слове о житии Дмитрия Ивановича». Автор повести передает отношение к смерти Скопина различных групп общества. Свою скорбь, а также и свою оценку деятельности Скопина-Шуйского выражают москвичи, немецкий воевода Яков Делагарди, царь Василий Шуйский, мать, жена. Плачи матери и жены почти целиком восходят к традиции устной народной причети.

Повесть носит антибоярскую направленность: Скопин-Шуйский отравлен «по совету злых изменников» - бояр, только они не скорбят по полководцу.

Повесть прославляет Скопина-Шуйского как национального героя, защитника родины от врагов-супостатов.

В 1620 г. к «Повести о преставлении...» была присоединена «Повесть о рождении воеводы М. В. Скопина-Шуйского», написанная в традиционной агиографической манере.

По-своему осмысляются исторические события тех лет в народном сознании, о чем свидетельствуют записи исторических песен, сделанные в 1619 г. для англичанина Ричарда Джемса. Это песни «О собаке-воре Гришке-расстрижке», «О Маринке - злой еретице», о Ксении Годуновой. В песнях обличаются интервенты и их пособники «бояре кособрюхие», возвеличиваются народные герои - богатырь Илья, Скопин-Шуйский, стоящие на страже интересов родной земли.

«Сказание» Авраамия Палицына. Выдающимся историческим произ­ведением, ярко отразившим события эпохи, является «Сказание» келаря Троице-Сергиева монастыря Авраамия Палицына, написанное в 1609-1620 гг.

Умный, хитрый и довольно беспринципный делец Авраамий Палицын находился в близких отношениях с Василием Шуйским, тайно сносился с Сигизмундом III, добиваясь у польского короля льгот для монастыря. Создавая «Сказание», он стремился реабилитировать себя и старался подчеркнуть свои заслуги в борьбе с иноземными захват­чиками и избрании на престол царя Михаила Федоровича Романова.

«Сказание» состоит из ряда самостоятельных произведений:

I. Небольшой исторический очерк, обозревающий события от смерти Грозного до воцарения Шуйского. Причины «смуты» Палицын видит в незаконном похищении царского престола Годуновым и в его политике (гл. 1-6).

II. Подробное описание 16-месячной осады Троице-Сергиева мо­настыря войсками Сапеги и Лисовского. Эта центральная часть «Ска­зания» создана Авраамием путем обработки записок участников обороны монастырской крепости (гл. 7-52).

III. Повествование о последних месяцах правления Шуйского, разорении Москвы поляками, ее освобождении, избрании на престол Михаила Романова и заключении перемирия с Польшей (гл. 53-76).

Таким образом, в «Сказании» дается изложение исторических событий с 1584 по 1618 г. Они освещаются с традиционных провиденциалистских позиций: причины бед, «еже содеяся во всей Росии - праведное гневобыстрое наказание от бога за вся та сотвореннаа от нас злаа»: победы, одержанные русским народом над иноземными захват­чиками,- результат благодеяния и милосердия Богоматери и заступ­ничества святых Сергия и Никона. Религиозно-дидактические рассуждения даны в традиционной риторической форме поучений, подкрепляемых ссылками на текст «писания», а также обильными религиозно-фантастическими картинами всевозможных «чудес», «яв­лений», «видений», которые, по мнению автора, являются бесспорным доказательством особого покровительства небесных сил Троице-Сергиеву монастырю и Русской земле.

Ценность «Сказания» составляет его фактический материал, свя­занный с изображением героических ратных подвигов крестьян мона­стырских сел, монастырских слуг, когда «и нератницы охрабришася, и невежды, и никогда же обычай ратных видевшей и ти убо исполинскою крепостию препоясашася». Авраамий сообщает имена и подвиги многих народных героев. Таков, например, крестьянин села Молоково - Суета, «велик возрастом и силен вельми, подсмеиваем же всегда неумений ради в боех». Он останавливает обратившихся в бегство воинов, бес­страшно с бердышем в руке сечет «на обе страны врагов» и удерживает полк Лисовского, говоря: «Се умру днесь или славу получю от всех». «Скоро же скакаше, яко рысь, Суета многых тогда вооруженных и во броняхуязви». Слуга Пиман Тенеев «устрели» «из лука в лице» «свирепого» Александра Лисовского, который «свалися с коня своего». Слуга Михайло Павлов поймал и убил воеводу Юрия Горского.

Авраамий неоднократно подчеркивает, что монастырь был спасен от супостатов «молодшими людьми», а «умножение во граде» (монасты­ре.- В. К.) «беззакония и неправды» связано с людьми «воинственного чина». Резко осуждается в «Сказании» злопредательство монастырско­го казначея Иосифа Девочкина и покровителя его «лукавству» воеводы Алексея Голохвастова, а также измена «сынов боярских».

Авраамий отнюдь не питает симпатий к «рабам» и холопам, которые «убо господие хотяще быти, и неволнии к свободе прескачюще». Он резко осуждает восставших крестьян и «начальствующих злодеем» холопов Петрушку и Ивана Болотникова. Однако, ревностный защитник не­зыблемости основ феодального строя, Авраамий вынужден признать решающую роль народа в борьбе с интервентами: «Вся же Росия царъствующему граду способствующе, понеже обща беда всем прииде».

Одной из особенностей «Сказания» является изображение быта осажденного монастыря: страшная теснота, когда люди расхищают «всякая древесна и камение на создание кущь», «и жены чада рождаху пред всеми человеки»; из-за тесноты, нехватки топлива, ради «измытиа порт» люди вынуждены периодически выходить из крепости; описание вспыхнувшей эпидемии цинги и др. «Не подобает убо на истину лгати, но с великим опасением подобает истину соблюдати»,- пишет Авраа­мий. И это соблюдение истины составляет характерную особенность центральной части «Сказания». И хотя в понятие истины у Авраамия входит и описание религиозно-фантастических картин, они не могут заслонить главного - народного героизма.

Излагая «вся по ряду», Авраамий старается «документировать» свой материал: точно указывает даты событий, имена их участников, вводит «грамоты» и «отписки», т. е. чисто деловые документы.

В целом же «Сказание» - эпическое произведение, но в нем использованы драматические и лирические элементы. В ряде случаев Авраамий прибегает к манере ритмического сказа, включая в повест­вование рифмованную речь. Например:

И мнозем руце от брани престаху;

всегда о дровех бои злы бываху.

Исходяще бо за обитель дров ради добытиа,

и во град возвращахуся не бес кровопролитиа.

И купивше кровию сметие и хворастие,

и тем строяще повседневное ястие;

к мученическим подвигом зелне себе возбуждающе,

и друг друга сим спосуждающе.

Большое внимание в «Сказании» уделяется изображению поступ­ков и помыслов как защитников монастырской крепости, так и врагов и изменников.

Опираясь на традиции «Казанского летописца», «Повести о взятии Царьграда», Авраамий Палицын создает оригинальное историческое произведение, в котором сделан значительный шаг по пути признания народа активным участником исторических событий. «Летописная книга», приписываемая Катыреву-Ростовскому. Событиям первой Крестьянской войны и борьбе русского народа с польско-швед­ской интервенцией посвящена «Летописная книга», приписываемая большинством исследователей Катыреву-Ростовскому. Она была со­здана в 1626 г. и отразила официально-правительственную точку зрения на недавнее прошлое. Цель «Летописной книги» - укрепить авторитет новой правящей династии Романовых. «Летописная книга» представ­ляет собой связное прагматическое повествование от последних лет царствования Грозного до избрания на престол Михаила Романова. Автор стремится дать эпически спокойное «объективное» повествова­ние. «Летописная книга» лишена той публицистической остроты, которая была свойственна произведениям, появившимся в разгар событий. В ней почти отсутствует и религиозная дидактика; повество­вание носит чисто светский характер. В отличие от «Сказания» Авраамия Палицына, «Летописная книга» на первый план выдвигает личности правителей, «начальников воинства», патриарха Гермогена и стремится дать им более глубокие психологические характеристики, отметить не только положительные, но и отрицательные черты харак­теров ряда исторических деятелей. Автор опирался на Хронограф редакции 1617 г., где в повествовании о событиях конца XVI - начала XVII в. внимание было обращено на внутренние противоречия чело­веческого характера, ибо «никто от земнородных» не может остаться «беспорочен в житии своем», потому что «ум человечь погрешителен есть и доброго нрава злыми совратен».

В «Летописной книге» помещен специальный раздел «Написание вкратце о царех московских, образех их о возрасте и о нравех», где даются словесные портреты исторических деятелей, характеристика их проти­воречивых нравственных качеств.

Интересен словесный портрет Ивана IV, который совпадает с его известным изображением - парсуной, хранящейся в Копенгагенском национальном музее: «Царь Иван образом нелепым, очи имея серы, нос протягновен и покляп; возрастом велик бяше, сухо тело имея, плещи имея высоки, груди широкы, мышцы толсты».

За словесным портретом следует описание противоречий характера Грозного и связанных с ними его поступков: «...муж чюднаго разсуждения, в науке книжного поучения доволен и многоречив зело, ко ополчению дерзостен и за свое отечество стоятелен. На рабы своя, от бога данныя ему, жестосерд велми и на пролитие крови и на убиение дерзостен и неумолим; множество народу от мала и до велика при царстве своем погуби, и многия грады своя поплени, и многия святителския чины заточи и смертию немилостивою погуби, и иная многая содея над рабы своими, жен и девиц блудом оскверни. Той же царь Иван многая благая сотвори, воинство велми любяше и требующая ими от сокровища своего неоскудно подаваше».

«Летописная книга» отходит от традиции одностороннего изобра­жения человека. Она отмечает даже положительные стороны характера «Ростриги» - Лжедмитрия I: он остроумен, «в научении книжном до­волен», смел и храбр и только «препростое обличив», отсутствие «царсково достояния», «помраченность» тела свидетельствует о его самозванстве.

Характерной особенностью «Летописной книги» является стрем­ление ее автора ввести в историческое повествование пейзажные зарисовки, которые служат контрастирующим либо гармонирующим фоном происходящим событиям. Эмоционально окрашенный пейзаж, посвященный прославлению «красновидной годины» пробуждающейся жизни, резко контрастирует с жестокой бранью войск «хищного волка» Лжедмитрия и воинства московского. Если сравним этот пейзаж со «Словом на антипасху» Кирилла Туровского, то сразу увидим те существенные изменения в методе изображения действительности, которые произошли в литературе первой четверти XVII столетия. На первый взгляд, С. Шаховский пользуется теми же образами, что и Кирилл: «зима», «солнце», «весна», «ветер», «ратай», но отношение к этим образам у писателей различное. Для Кирилла - это лишь сим­волы греха, Христа, веры христианской, «ратая слова». Автор «Лето­писной книги» не дает символического толкования этим образам, а использует их в прямом, «земном» значении. Для него они являются только средством художественной оценки происходящих событий.

Эта оценка дается также и в непосредственных авторских лириче­ских отступлениях, которые лишены христианского дидактизма, в них нет ссылок на авторитет «писания». Все это придает стилю «Летопис­ной книги» «оригинальный, красивый эпический склад», способству­ющий ее популярности. Более того, желая красиво завершить повествование, автор в конце произведения помещает «вирши» (30 рифмованных строк):

Начало виршем,

Мятежным вещем,

Их же разумно прочитаем

И слагателя книги сей потом уразумеваем...

Этими досиллабическими виршами автор стремится заявить о своей писательской индивидуальности: он «сам сие существенно видел», а иные «вещи» «от изящных бесприкладно слышал», «елико чего изыскал, толика сего и написал». О себе же он сообщает, что принадлежит к ростовскому роду и является сыном «предиреченнаго князя Михаила».

Произведения периода борьбы русского народа с польско-швед­ской интервенцией и Крестьянской войны под руководством Болот­никова, продолжая развивать традиции исторической повествовательной литературы XVI в., отразили рост национального самосознания. Это проявилось в изменении взгляда на исторический процесс: ход истории определяется не божьим изволением, а деятельностью людей. Повести начала XVII в. уже не могут не говорить о народе, об его участии в борьбе за национальную независимость своей родины, об ответствен­ности «всей земли» за свершившееся.

Это в свою очередь определило повышенный интерес к человече­ской личности. Впервые появляется стремление изобразить внутрен­ние противоречия характера и вскрыть те причины, которыми эти противоречия порождены. Прямолинейные характеристики человека литературы XVI в. начинают заменяться более глубоким изображением противоречивых свойств человеческой души. При этом, как указывает Д. С. Лихачев, характеры исторических лиц в произведениях начала XVII в. показаны на фоне народных толков о них. Деятельность человека дается в исторической перспективе и впервые начинает оцениваться в его «социальной функции».

События 1604-1613 гг. вызвали ряд существенных изменений в общественном сознании. Изменилось отношение к царю как к божьему избраннику, получившему свою власть от прародителей, от Августа-кесаря. Практика жизни убеждала, что царь избирается «земством» и несет моральную ответственность перед своей страной, перед поддан­ными за их судьбы. Поэтому поступки царя, его поведение подсудны не Божескому, а человеческому суду, суду общества.

Событиями 1604-1613 г. был нанесен сокрушительный удар ре­лигиозной идеологии, безраздельному господству церкви во всех сфе­рах жизни: не Бог, а человек творит свою судьбу, не Божья воля, а деятельность людей определяет исторические судьбы страны.

Усилилась роль торгово-ремесленного посадского населения в общественной, политической и культурной жизни. Этому способствовало и образование в середине XVII в. «единого всероссийского рынка», в результате чего политическое объединение было закреплено эконо­мическим объединением всех русских земель. Появляется новый де­мо-кратический писатель и читатель.

Усиление роли посада в культурной жизни влечет за собой демок­ратизацию литературы, ее постепенное освобождение от провиденциализма, символизма и этикетности - ведущих принципов художе­ственного метода русской средневековой литературы. Цельность этого метода уже начинает разрушаться в литературе XVI в., а в XVII в. условно-символическое отображение действительности вытесняется «живством». Начало этого процесса связано с широким проникнове­нием в книжный риторический стиль Деловой канцелярской письмен­ности, с одной стороны, и устного народного творчества - с другой.

Все это свидетельствует об усилении процесса «обмирщения» культуры и литературы, т. е. ее постепенном освобождении от опеки церкви, религиозной идеологии.

Смутное время начала XVII в. положило начало новому этапу в истории России. В обществе произошли значительные перемены: появилась новая правящая династия, на долгое время сформировалось отрицательное отношение к носителям западноевропейской культуры, страна оказалась разоренной. Последствия Смутного времени изживались на протяжение десятилетий, и все же полностью восстановить прежние формы жизни было невозможно. Смута стала в определенном смысле рубежом в истории позднесредневековой России. Людей XVII в. волновали и интересовали эти изменения в их жизни, осмыслить которые они пытались через оценку событий Смутного времени. В связи с этим Смуте посвящен большой комплекс литературно-исторических произведений XVII в., жанр которых можно определить как историческую публицистику. Данная литература, созданная на протяжении всего XVII в., посвящена событиям рубежа XVI–XVII вв. и первого десятилетия XVII в.

Одни из произведений о Смуте отличаются подробностью изложения, другие – образностью характеристик, но все они объединены стремлением осмыслить эпоху недавнего прошлого, столь сильно повлиявшую на настоящее.

Самым популярным из них ранних сочинений о Смуте стала "Повесть, како отомсти всевидящее око Христос Годунову пролитие неповинные крови нового страстотерпца благоверного царевича Дмитрея Угличьскаго " и ее более поздняя переработка "Повесть , како восхити неправдою на Москве царский престол Борис Годунов...".

"Повесть, како отомсти всевидящее око Христос Годунову пролитие неповинные крови новаго страстотерпца благовернаго царевича Дмитрея Угличьскаго" была составлена в Троице-Сергиевом монастыре одним из монахов, который был очевидцем большинства событий (за исключением заграничных похождений Григория Отрепьева и еще нескольких эпизодов), о которых написал. В произведении излагаются события конца XVI – начала XVII в. (до избрания на царство Василия Шуйского), причем автор не только не скрывает своих политических взглядов, но даже страстно их пропагандирует: виновником всех несчастий объявлен Борис Годунов – убийца царевича Димитрия и фактический узурпатор царского престола. По сравнению с Годуновым даже Григорий Отрепьев не выглядит злодеем, хотя автор его и осуждает. Положительный персонаж повести – нововенчанный царь Василий Шуйский, с именем которого связываются надежды на окончание Смуты. Произведение написано книжным языком. Автор сам заявляет, что за образец повествования взял Хронику Константина Манасии. Возможно, именно литературные достоинства обеспечили данной повести популярность в исторической письменности XVII в.

Одно из самых ранних литературных произведений о Смутном времени – так называемая "Повесть о Смуте из статейного списка", которая была составлена непосредственно после убийства Лжедмитрия I как руководство для послов в Речь Посполитую князя Г. К. Волконского и дьяка А. Иванова, отправленных новым царем Василием Шуйским непосредственно после коронации. Описанием коронации Шуйского, состоявшейся 1 июня 1606 г. и завершается текст произведения. По-видимому, в это время повесть и была составлена. Текст "Повести о Смуте из статейного списка" дошел в составе статейного списка посольства Г. К. Волконского и А. Иванова. Отправляя послов к польскому королю Сигизмунду III, Василий Шуйский пытался наладить мирные отношения с Речью Посполитой. Отсюда в повести резкие обвинения в адрес Лжедмитрия I, которые должны оправдать его свержение с престола и расправу над ним.

Произведения, созданные во время Смуты, носят ярко выраженный публицистический характер, что выражается и в их взаимовлиянии: однажды найденная удачная форма подачи материала переходит из текста в текст. Это особенно хорошо видно на примере жанра чудесных видений. Люди были настолько измучены непрекращающимися военными действиями, грабежами и убийствами, что окончание бедствий ожидали не от правительства, а от божественного вмешательства. В такой обстановке мистические настроения, вообще довольно сильные в обществе, проявлялись все чаще. Следствием этого стали видения различным лицам, в которых говорилось об окончании Смуты и которые записывались и оформлялись в виде самостоятельных произведений.

Первым из таких произведений, повлиявшим на последующие, стала "Повесть о видении некоему мужу духовну" протопопа кремлевского Благовещенского собора Терентия, написанная в 1606 г. в ожидании нападения на Москву войск И. Болотникова. "Повесть о видении в Новгороде" рассказывает о видении новгородских чудотворцев некоему монаху Варлааму в Софийском соборе накануне захвата Новгорода шведами в 1611 г. Используя в качестве источника произведение протопопа Терентия, автор новгородской повести изменяет ее главную идею. Терентий повествует о видении "некоему святу мужу" Богородицы и Иисуса Христа в московском Успенском соборе. Согласно видению Богородица вымолила у Христа спасение России, обязательным условием которого было объявлено всеобщее покаяние. В новгородском видении Богородица, окруженная сонмом новгородских святых, за грехи людей предаст город в руки врагов. Из этого исследователи делают вывод, что новгородская повесть написана уже после оккупации Новгорода шведами. "Повесть о видении в Нижнем Новгороде", также написанная в 1611 г., но еще до захвата Новгорода шведами (во всяком случае автор не знал об этом), также использует повесть Терентия в качестве источника, вводя в сюжет нижегородские реалии. В частности, заслуживает внимания призыв к всенародному единению перед лицом врагов, который сыграл решающую роль позднее, при формировании второго ополчения. С нижегородской повестью связана и "Повесть о видении во Владимире", сходная с ней по сюжету; только во Владимире визионером стала женщина, которой явилась Богородица. Обе повести, нижегородская и владимирская, рассылались в 1611 г. по городам, являясь составной частью патриотической переписки между последними, которая предшествовала созданию ополчения.

Целый ряд сочинений был создан после окончания Смутного времени, но их авторами являлись непосредственные участники событий. К этим произведениям следует отнести и главы о Смуте Хронографа редакции 1617 г., и Новый летописец, и некоторые памятники агиографии (например, "Житие царевича Димитрия"). Особое место занимают авторские сочинения, в которых предпринимаются попытки осознать недавние события. При этом сглаживаются противоречия, даются более нейтральные характеристики некоторым одиозным фигурам. Так, гораздо более сдержанно авторы отзываются о Василии Шуйском и его царствовании.

Кроме того, описание Смуты используется авторами для выражения своих политических и мировоззренческих позиций. Одна из таких повестей написана князем Иваном Михайловичем Катыревым-Ростовским, который несмотря на относительно невысокий чин московского дворянина принадлежал к высшей знати России того времени. Помимо знатного происхождения, И. М. Катырев-Ростовский был в свойственных отношениях с новой династией: его первая жена – дочь патриарха Филарета и, соответственно, сестра царя Михаила Федоровича. Князь за чинами не гнался, но служил честно, насколько это возможно при всеобщем "шатании" в Смутное время. В 1608 г. он все же впал в немилость к Василию Шуйскому и был послан на воеводство в далекий Тобольск, где и пробыл до конца Смуты. Таким образом, И. М. Катырев-Ростовский являлся очевидцем не всех событий, о которых писал. Его повесть не изобилует эмоциональными оценками, в ней нет и пересказа мелких фактов. Борису Годунову дается в целом положительная характеристика, сохраняется беспристрастность по отношению к Василию Шуйскому. Григорий Отрепьев, без сомнения, выведен как отрицательный герой повести, но замечательно, что автор обвиняет его за конкретные поступки и действия. Несмотря на явную близость к Романовым, И. М. Катырев-Ростовский избегает прямых похвал в адрес Филарета. В этом сочинении, написанном непосредственно после окончании Смуты, присутствуют элементы историзма, что позволяет отнести его уже не к публицистике, а к исторической прозе.

Сочинение о Смуте князя Ивана Андреевича Хворостинина также отражает характер и воззрения автора. Совсем юным И. А. Хворостинин служил при дворе Лжедмитрия I, был у него в фаворе, а затем, после его свержения, оказался в опале. Дальнейшая служба И. А. Хворостинина сопровождалась периодическими обвинениями в симпатиях к католичеству и западноевропейской культуре. Современники отзываются о нем как о высокомерном, неприятном в общении человеке. Под стать автору и его сочинение "Словеса дней, и царей, и святителей московских...", в котором И. А. Хворостинин сосредоточивается на собственной фигуре, причем старается себя всячески обелить и подчеркнуть свое значение в событиях Смуты. В реальности оно было не столь велико. Событийный ряд в сочинении И. А. Хворостинина представлен на редкость бедно, укажем как пример, что в тексте отсутствуют даты. Несмотря на это просматривается центральный герой эпохи, которым, по мнению автора, был патриарх Гермоген.

Произведение князя Семена Ивановича Шаховского представляет собой трактат о царевиче Димитрии. Источником трактата стала повесть И. М. Катырева-Ростовского. Сочинение С. И. Шаховского сближает со "Словесами дней, и царей, и святителей московских..." И. А. Хворостинина именно литературная составляющая, в тексте упомянуто минимальное количество фактов. Произведение состоит из двух частей: жития царевича Димитрия и повествования о Лжедмитрий I ("Повесть о некоем мнисе, како послася от Бога на царя Бориса"). Эти части связаны хронологически, тематически и литературно. Через все сочинение проходит идея возмездия Борису Годунову за его грехи и тема смирения, которое является спасительным в любой жизненной ситуации. Перед нами попытка осмыслить исторический опыт Смутного времени, придать историческому повествованию нравоучительный характер.

Смуту описывали не только аристократы, но и представители других слоев населения. Из сочинений, написанных церковными авторами, самым известным стала "История " келаря Троице-Сергиева монастыря Авраамия Палицына – деятельного участника событий Смутного времени. В период осады польскими войсками Троице-Сергиева монастыря А. Палицын участвовал в сочинении грамот патриотического содержания, которые рассылались по городам и сыграли значительную роль в единении общества. В "Истории" троицкий келарь рассказывает о событиях, хорошо ему известных: об осаде Троице-Сергиева монастыря. Автор пишет о своей роли в защите монастыря, подчеркивая, подобно И. А. Хворостинину, значительность своих действий. В то же время сочинение А. Палицына наполнено фактическими деталями, диалогами действующих лиц. Автор явно стремился запечатлеть исторический процесс во всем его многообразии, и в этом "История" сближается с повестью И. М. Катырева-Ростовского. Важно в произведении А. Палицына осознание роли народных масс в историческом процессе, в этом он как историк оказался состоятельнее своих современников.

Из приказной среды вышел Иван Тимофеев – автор еще одного известного произведения о Смуте, так называемого "Временника".

"Временник" написан тяжелым витиеватым языком, свидетельствующим о попытке автора подделаться под стиль церковной книжности, а также о том, что он этим стилем не владел. И. Тимофеев описывает бедствия, постигшие Русскую землю, причем, задаваясь вопросом о причине этих бедствий, критикует внутреннюю политику Ивана Грозного и Бориса

Годунова, изменивших "законный порядок" реформы и пр. Здесь, как и в других сочинениях, созданных современниками Смуты после ее окончания, заметно стремление осмыслить события недавнего прошлого.

Отдельную группу составляют компиляции, опирающиеся на сочинения современников Смуты. Часто они соединяют фрагменты нескольких источников, которые противоречат один другому в оценках событий. Эти источники как бы "говорят разными голосами".

Например, в составленном в 1630–1640-е гг. тексте "Иное сказание" повествование ведется с привлечением "Повести, како отомсти всевидящее око Христос Годунову пролитие неповинные крови новаго страстотерпца благовернаго царевича Дмитрея Угличьскаго" и Хронографа редакции 1617 г. В свою очередь, "Иное сказание" широко использовано в тексте Хронографа редакции 1620 г.

Компиляцией является и так называемая "Рукопись Филарета", в действительности не имеющая к патриарху Филарету отношения (эта безосновательная атрибуция появилась в конце XVII в.). Она написана в 1620-е гг. на столбце, как полагают, в Посольском приказе. Среди ее источников выделяют повесть И. М. Катырева-Ростовского и, предположительно, Новый летописец.

Новый летописец был составлен около 1630 г. Он освещал события Смутного времени с позиций Романовых и, в частности, патриарха Филарета. Несмотря на свое название, данное произведение летописью не является. Оно разделено на главы, каждая из них представляет собой законченное повествование, в котором даты хотя и присутствуют, но не являются главной и непременной частью рассказа. В заголовке Нового летописца присутствуют слова "степень царя Федора Иоанновича", что наводит на мысль, что автор или авторы сочинения ставили целью продолжить текст Степенной книги, которая завершается на степени Ивана Грозного. Новый летописец был чрезвычайно популярен в XVII в., известно несколько десятков его списков. Стиль его повествования существенно повлиял на исторические сочинения последующего времени.

Смута занимала умы русских людей на протяжение всего XVII в. На примере повестей и сказаний о Смутном времени можно проследить процесс превращения современности в историю, а публицистики – в историографию.

Первые попытки объяснить события Смуты предприняло правительство Шуйского (1606-1610). Выборному царю Василию Ивановичу предстояло продолжать политику прежних прирожденных московских государей после того, как со смертью Федора пресеклась династия легендарного Рюрика, бесславно отошел в иной мир “рабоцарь” Борис Годунов и был растерзан первый Самозванец. Рухнуло все здание государственной истории, заботливо выстроенное для обоснования безграничной власти Ивана Грозного. Теперь историю заказывали бывшие “холопы” Грозного царя. После свержения и гибели первого Лжедмитрия его архив попал в руки правительства Шуйского, и русские переводы “листов, сысканных у Розстриги в хоромах”, были прочитаны народу с Лобного места. На основании этой трофейной “связки” архивных дел и собственных наблюдений московские дьяки составили подробный официальный очерк царствования Лжедмитрия I, необходимый для регулирования русско-польских отношений. Он был вручен посольству Гр. Волконского и А. Иванова, отправленному в Польшу в 1606 году.

В мае - начале июня 1606 года в Троице-Сергиевом монастыре составили и первый литературный обзор событий Смуты - “Повесть како отомсти всевидящее око Христос Борису Годунову”. “Повесть” развенчивала Самозванца и возвеличивала Шуйского. Падение Шуйского и польские претензии на русский престол породили целую волну “летучей” литературы; практическое действие этих сочинений было таково, что польский король Сигизмунд в 1611 году жаловался московским боярам на оскорбительные листки, написанные русскими о нем и имеющие широкое обращение в России.

Крупнейший историк С. Ф. Платонов отказывал в достоверности и полноте “фактического материала” памятникам литературных баталий, современным Смуте, и считал, что “более объективные и содержательные описания Смуты явились в нашей письменности позднее, в тех сказаниях, которые были составлены или приняли окончательную литературную форму в царствование Михаила Федоровича”. В.О. Ключевский, возражая Платонову, напоминал: “Исторические факты - не одни происшествия; идеи, взгляды, чувства, впечатления людей известного времени - те же факты и очень важные...”

С воцарением Михаила Романова возникла потребность нового осмысления Смуты. Первые страницы государственной истории державы Романовых писались в 20-х годах XVII столетия в окружении патриарха Филарета - тогда были созданы особая редакция Повести князя С.И. Шаховского (так называемая “рукопись Филарета”) и дьяки трудились над официальной летописью - “Новым летописцем” (закончен в 1630 г.). В эти же годы составлялось и “Иное сказание”.

Название этому произведению дал историк И.Д. Беляев в 1853 году, имея в виду отличить публикуемую им повесть от другого сочинения - “Сказания” троицкого келаря Авраамия Палицына. “Иное сказание”, переписанное в сборниках в приложении к “Сказанию” Палицына, не просто дополняет свидетельства Палицына или сокращает рассказ там, где троицкий келарь достаточно многоречив,- оно опровергает политическую позицию Палицына, пытается дать историческое оправдание законности выборного царя Василия Шуйского.

“Иное сказание”- замечательное свидетельство исторического самосознания 20-х годов XVII века, сочинение, составленное из некогда самостоятельных литературных произведений и документов Смуты, то есть соединившее в себе достоинства ранних отражений Смуты (“идеи, взгляды, чувства, впечатления”) с преимуществами позднейших трудов (полнота “фактического материала”). Сюда была включена “Повесть како отомсти”, рассказывающая о событиях 1584 - 1606 годов и составленная в мае - начале июня 1606 года; “Повесть” дополнена грамотами Лжедмитрия осени 1604 и конца мая 1605 года, житием царевича Дмитрия 1607 года, так называемым “Изветом” Варлаама и правительственными реляциями. История “Повести” обстоятельно изучена С.Ф. Платоновым, Е.Н. Кушевой, Н.П. Поповым, В.И. Бугановым, В.И. Корецким и А.Л. Станиславским. Предполагается, что автор “Повести”- книгохранитель Троице-Сергиева монастыря Стахий.

Составители “Иного сказания” добавили к “Повести” новые сведения и переработали отдельные эпизоды “Повести како отомсти”. Так, были дописаны тенденциозные подробности в сценах у стен Новодевичьего монастыря в 1598 году, когда народ молил Бориса принять царский венец, отредактировано описание сражений под Добрыничами (1605). Например, вопреки “Иному сказанию”, при Добрыничах И. И. Годунов командовал не полком левой руки, а сторожевым полком и во главе полка правой руки отличился не превозносимый автором Василий Иванович Шуйский, а его более храбрый брат Дмитрий Иванович.

Особенностью “Иного сказания” является включение в “Повесть како отомсти” “Извета” (челобитной, доноса) монаха Варлаама Яцкого царю Василию Шуйскому. Варлаам был спутником Григория Отрепьева во время его путешествия из Москвы в Литву и многое мог рассказать о самозваном монархе. Историк Н.И. Костомаров (1866) заподозрил “Извет” Варлаама в подложности, однако Е.Н. Кушева (1926) и И.А. Голубцов (1929) доказали, что в основе “Извета”, внесенного в “Иное сказание”, лежит подлинная челобитная Варлаама.

“Повесть како отомсти” и ее обработка в составе “Иного сказания” являются образцами публицистических повестей о Смутном времени. Рассказ ведется автором “в интересах и с точки зрения правительства Шуйского” (С. Ф. Платонов). Автор ищет причины, “наведшие кровопролитие на Русскую землю”, и находит их в повреждении нравов, за которым неминуемо следует божья кара. Автор осуждает льстивого детоубийцу Бориса Годунова и молится заступнику Русской земли - страстотерпцу отроку-царевичу Дмитрию, а все земные надежды возлагает на выборного царя Василия Шуйского. “Днесь же все православные люди радуемся и веселимся”,- пытается изобразить воодушевление автор “Повести како отомсти”. “А житие его царское, - бесстрастно свидетельствует Пискаревский летописец,- было на престоле царском всегда с бедами и кручинами и с волнением мирским; часто миром приходили и говорили ему, чтобы сошел с царства, и за посох хватали, и позорили его много раз”.

Однако, за вычетом этого близорукого увлечения личностью Шуйского, свод записок 1584 - 1606 годов, предпринятый анонимными авторами “Иного сказания”, относится к тем сочинениям, которые С.Ф. Платонов считал “наиболее объективными и содержательными описаниями Смуты”.

“Повесть како отомсти” публикуется по тексту “Иного сказания” с незначительными сокращениями.

Перевод выполнен по изданию: Русская историческая библиотека. Л., 1925. Т. 13. Вып. 1. Стб. 1 -66.

Текст приводится по изданию: Смута в Московском государстве. Россия в XVII столетии в записках современников. М. Современник. 1989

© текст - Плигузов А. И. 1989
© сетевая версия - Тhietmar. 2004
© OCR - Мурдасов А. 2004
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Современник. 1989

ПОВЕСТЬ О НЕКОЕЙ БРАНИ

Сочинена эта повесть о некоей войне,
случившейся за наши грехи в благочестивой
России, и о явлении некоего знамения
в нынешнем последнем поколении нашем,
о нем же сначала и скажем

(...) В лето от создания предка всех людей Адама 7116 -го году, в царствование благочестивой державы Богом венчанного, и Богом помазанного, и Богом почтенного и христолюбивого поборника святой православной христианской веры, доблестного миротворца, державного самодержца и прекроткого скипетродержателя благочестивой великой России, царя и великого князя Василия Ивановича, всея России самодержца, держащего скипетр великих государств, лежащих на востоке и на севере - Владимирского, Московского, Новгородского, царя Казанского, царя Астраханского, государя Псковского и великого князя Смоленского, Тверского, Югорского, Пермского, Вятского, Болгарского и иных, государя и великого князя новгородской Низовской земли, Черниговского, Рязанского, Ростовского, Лифляндского, Удорского, Обдорского, Кондинского, и всей Сибирской земли, и Северной страны повелителя, и государя Иверской земли, грузинских царей и Кабардинской земли, черкасских и горских князей и иных многих государств государя и обладателя, из рода святого благоверного великого князя чудотворца Александра Ярославича Невского; а происходит корень российских наших государей этого благочестивого рода от августов римских и греческих Гонория и Аркадия, сыновей царя Феодосия Великого, державшего скипетр Богом спасаемого Константинополя - нового Рима, царствующего града Греческого царства. Но о нем не станем рассказывать, а возвратимся к оставленному выше.

В третье лето царства упомянутого благочестивого самодержца Василия, что прежде до своего царствования был при российских самодержцах великим боярином царского синклита, по имени князь Василий Иванович Шуйский, из тех Шуйских, что издревле были удельными великими князьями 33 , государями суздальскими, и при его царского величества отце и богомольце и верховном святителе святейшем кир 34 Гермогене, третьем патриархе Московском 35 и всея России, управляющем престолом святой великой соборной и апостольской церкви Божьей матери пресвятой и преблагословенной владычицы нашей Богородицы и приснодевы Марии, честного и славного ее Успения, сияющей во всей великой России - и тогда в его царство на Российское царство действиями врагов и Божьим попущением за наши грехи пришла великая война от проклятых богоотступников и врагов креста Христова, от польских и литовских людей и от донских казаков.

И казаки назвали одного из своих людей царским именованием - российским царевичем Дмитрием всея России, умысля своей злой хитростью, желая Российское государстве разграбить и приобрести себе многое земное богатство, а от небесного навсегда были отлучены. И собрав множество воинов - поляков, литовцев, венгров, запорожских черкассов и прочих народов, они пришли к царствующему граду Москве и встали в 12 верстах от Москвы по Можайской дороге, в селе, именуемом Тушино, потому что это место было хорошо защищено, и там со своим злохитрым и лживым царем Дмитрием поставили свой литовский табор. И разлились, как вода, и рассыпались, будто прах, по Российскому царству, и устремились, как неутолимая ехидна, и как лютые змеи, и как злые волки и кровопийцы, губители христианского рода, по градам, по честным монастырям и по селам. И тогда от таких окаянных, от лютых их стремлений попиралась наша благочестивая православная христианская вера, осквернялись и поджигались святые Божии церкви, города же и села разорялись и предавались огню, и проливалось много христианской крови, и жены, девицы и юноши уводились в плен. И сбылось евангельское слово Христа, как сказано: “Поднимется царство на царство, народ на народ, и будут землетрясения и смерти, и ужасы повсюду, и многие падут от меча; и человеческая кровь потечет как водные источники, и земля покроется мертвыми телами, как листьями и деревьями, и головы будут лежать на земле, как колосья”. (...)

И в то время Московское государство было притесняемо, и я, грешный, был тогда в царствующем граде Москве. И от царской благочестивой державы, от того христолюбивого царя и самодержца Василия из его пресветлой палаты, называемой Посольским приказом, от его царской тайной думы дьяка именем Василия Телепнева, я был послан с его государевой палаты толмачом немецкого языка именем Григорий Крапольский, во многие грады с царскими посланиями на собрания воинского чина, готового противостоять тем окаянным, названным выше врагам и разорителям христианской веры - в Переславль-Залесский, в Ростов, в Ярославль Поволжский, в Кострому, в Галич.

А царствующий град Москва был тогда в осаде, и те окаянные враги многие дороги отрезали от Москвы, но приснопамятный самодержец благочестивый царь Василий терпел это, подобно праведному Иову 36 , и принимал все напасти с благодарением, говоря вслед за пророком Давидом: “Благо мне, что смирил меня, да научусь оправданиям твоим”, и принимал гонение от своих подданных и иноверных, как царь Давид 37 , ибо многие его благочестивой державы московские люди перешли к иноверцам, за наши грехи. А он, благочестивый самодержец, вспоминая апостольское слово небесной трубы, Христова ученика, божественного Павла, так говорил: “Если [отец] не наказывает вас, то вы и прижиты в грехе, а не истинные сыновья”; “Кого любит Господь, того и наказывает”,- и прочая.

А мы были посланы из Москвы окольными дорогами - Владимирскою на Киржацкий Ям и любым возможным путем к Благовещенскому на Киржаче монастырю, к Александровой слободе и к Переславлю-Залесскому. И когда мы шли пешком по царскому велению от Александровой слободы в Переславль-Залесский, я увидел некое пречудное знамение, исполненное ужаса, о нем сейчас и расскажу.

Тот названный немецкий толмач Григорий Крапольский сказал мне в пути, в полдень, во время поста верховных апостолов Петра и Павла 38 : “Видишь ли ты что-нибудь на облаках небесных прямо над нами?” И я после его слов увидел великое чудное и ужасное знамение и сказал ему: “Вижу, господин мой”. Он же спросил меня: “Что видишь? Скажи мне”. И я сказал ему: “Очень страшное, господин, знамение! Вижу льва, огромного и дивного зверя, стоящего справа, а слева, недалеко против него, змея прелютого и прегордого, и они стоят неподвижно, а хотят один другого схватить и растерзать. А вокруг льва - множество различных зверей, а вокруг змея - множество малых змей”. И немного времени спустя то видение стало исчезать, лев же лег на живот и начал понемногу уменьшаться, и вскоре лев и змей стали невидимы, и другие звери и змеи также стали невидимы, и облака вновь приобрели свой первоначальный вид.

Названный выше Григорий сказал мне: “Понимаешь ли ты, что значит это видение?” И я ответил: “Нет, господин мой, вовсе не понимаю, а только ужасаюсь”. И он начал говорить со мной и объяснять: “Огромный лев - это наш благочестивый поборник христианской веры царь и великий князь Василий. Звери вокруг него - его подданные, православные народы, российские сыны, стоящие с ним за правоверие. А прелютый и прегордый змей - коварный тушинский царь, ложный царевич Дмитрий, а окружающее его множество змей - его сторонники, окаянные, отрекшиеся от Бога, народы. Оба погибли, лев и змей, а также окружавшие их звери и змеи. Это значит, что скоро обоим царям придет смерть, и ни один другого не одолеет”.

И по его словам вскоре после этого видения так и случилось, как он сказал: тушинского ложного и коварного царя князь по имени Петр Урусов предал насильственной смерти в городе Калуге, голову ему отсек, а сам после его убийства бежал в Ногайскую орду, ибо сам он - родом из Ногайской орды.

А приснопамятного самодержца московского благочестивого царя Василия его подданные свергли с престола 39 и насильно постригли в чернецы и вместе с единокровными братьями, с князем Дмитрием и с князем Иваном, выдали его польскому и литовскому королю Сигизмунду, там он и скончался насильственной смертью (...).