Один день из жизни ивана денисовича. Солженицын «Один день Ивана Денисовича» – история создания и публикации
Один день Ивана Денисовича
В пять часов утра, как всегда, пробило подъём – молотком об рельс у штабного барака. Перерывистый звон слабо прошёл сквозь стёкла, намёрзшие в два пальца, и скоро затих: холодно было, и надзирателю неохота была долго рукой махать.
Звон утих, а за окном всё так же, как и среди ночи, когда Шухов вставал к параше, была тьма и тьма, да попадало в окно три жёлтых фонаря: два – на зоне, один – внутри лагеря.
И барака что-то не шли отпирать, и не слыхать было, чтобы дневальные брали бочку парашную на палки – выносить.
Шухов никогда не просыпал подъёма, всегда вставал по нему – до развода было часа полтора времени своего, не казённого, и кто знает лагерную жизнь, всегда может подработать: шить кому-нибудь из старой подкладки чехол на рукавички; богатому бригаднику подать сухие валенки прямо на койку, чтоб ему босиком не топтаться вкруг кучи, не выбирать; или пробежать по каптёркам, где кому надо услужить, подмести или поднести что-нибудь; или идти в столовую собирать миски со столов и сносить их горками в посудомойку – тоже накормят, но там охотников много, отбою нет, а главное – если в миске что осталось, не удержишься, начнёшь миски лизать. А Шухову крепко запомнились слова его первого бригадира Кузёмина – старый был лагерный волк, сидел к девятьсот сорок третьему году уже двенадцать лет, и своему пополнению, привезенному с фронта, как-то на голой просеке у костра сказал:
– Здесь, ребята, закон – тайга. Но люди и здесь живут. В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму ходит стучать.
Насчёт кума – это, конечно, он загнул. Те-то себя сберегают. Только береженье их – на чужой крови.
Всегда Шухов по подъёму вставал, а сегодня не встал. Ещё с вечера ему было не по себе, не то знобило, не то ломало. И ночью не угрелся. Сквозь сон чудилось – то вроде совсем заболел, то отходил маленько. Всё не хотелось, чтобы утро.
Но утро пришло своим чередом.
Да и где тут угреешься – на окне наледи намётано, и на стенах вдоль стыка с потолком по всему бараку – здоровый барак! – паутинка белая. Иней.
Шухов не вставал. Он лежал на верху вагонки , с головой накрывшись одеялом и бушлатом, а в телогрейку, в один подвёрнутый рукав, сунув обе ступни вместе. Он не видел, но по звукам всё понимал, что делалось в бараке и в их бригадном углу. Вот, тяжело ступая по коридору, дневальные понесли одну из восьмиведерных параш. Считается инвалид, лёгкая работа, а ну-ка поди вынеси, не пролья! Вот в 75-й бригаде хлопнули об пол связку валенок из сушилки. А вот – и в нашей (и наша была сегодня очередь валенки сушить). Бригадир и помбригадир обуваются молча, а вагонка их скрипит. Помбригадир сейчас в хлеборезку пойдёт, а бригадир – в штабной барак, к нарядчикам.
Да не просто к нарядчикам, как каждый день ходит, – Шухов вспомнил: сегодня судьба решается – хотят их 104-ю бригаду фугануть со строительства мастерских на новый объект «Соцгородок». А Соцгородок тот – поле голое, в увалах снежных, и, прежде чем что там делать, надо ямы копать, столбы ставить и колючую проволоку от себя самих натягивать – чтоб не убежать. А потом строить.
Там, верное дело, месяц погреться негде будет – ни конурки. И костра не разведёшь – чем топить? Вкалывай на совесть – одно спасение.
Бригадир озабочен, уладить идёт. Какую-нибудь другую бригаду, нерасторопную, заместо себя туда толкануть. Конечно, с пустыми руками не договоришься. Полкило сала старшему нарядчику понести. А то и килограмм.
Испыток не убыток, не попробовать ли в санчасти косануть , от работы на денёк освободиться? Ну прямо всё тело разнимает.
И ещё – кто из надзирателей сегодня дежурит?
Дежурит – вспомнил – Полтора Ивана, худой да долгий сержант черноокий. Первый раз глянешь – прямо страшно, а узнали его – из всех дежурняков покладистей: ни в карцер не сажает, ни к начальнику режима не таскает. Так что полежать можно, аж пока в столовую девятый барак.
Вагонка затряслась и закачалась. Вставали сразу двое: наверху – сосед Шухова баптист Алёшка, а внизу – Буйновский, капитан второго ранга бывший, кавторанг.
Старики дневальные, вынеся обе параши, забранились, кому идти за кипятком. Бранились привязчиво, как бабы. Электросварщик из 20-й бригады рявкнул:
– Эй, фитили! – и запустил в них валенком. – Помирю!
Валенок глухо стукнулся об столб. Замолчали.
В соседней бригаде чуть буркотел помбригадир:
– Василь Фёдорыч! В продстоле передёрнули, гады: было девятисоток четыре, а стало три только. Кому ж недодать?
Он тихо это сказал, но уж конечно вся та бригада слышала и затаилась: от кого-то вечером кусочек отрежут.
А Шухов лежал и лежал на спрессовавшихся опилках своего матрасика. Хотя бы уж одна сторона брала – или забило бы в ознобе, или ломота прошла. А ни то ни сё.
Пока баптист шептал молитвы, с ветерка вернулся Буйновский и объявил никому, но как бы злорадно:
– Ну, держись, краснофлотцы! Тридцать градусов верных!
И Шухов решился – идти в санчасть.
И тут же чья-то имеющая власть рука сдёрнула с него телогрейку и одеяло. Шухов скинул бушлат с лица, приподнялся. Под ним, равняясь головой с верхней нарой вагонки, стоял худой Татарин.
Значит, дежурил не в очередь он и прокрался тихо.
– Ще-восемьсот пятьдесят четыре! – прочёл Татарин с белой латки на спине чёрного бушлата. – Трое суток кондея с выводом!
И едва только раздался его особый сдавленный голос, как во всём полутёмном бараке, где лампочка горела не каждая, где на полусотне клопяных вагонок спало двести человек, сразу заворочались и стали поспешно одеваться все, кто ещё не встал.
– За что, гражданин начальник? – придавая своему голосу больше жалости, чем испытывал, спросил Шухов.
С выводом на работу – это ещё полкарцера, и горячее дадут, и задумываться некогда. Полный карцер – это когда без вывода .
– По подъёму не встал? Пошли в комендатуру, – пояснил Татарин лениво, потому что и ему, и Шухову, и всем было понятно, за что кондей.
На безволосом мятом лице Татарина ничего не выражалось. Он обернулся, ища второго кого бы, но все уже, кто в полутьме, кто под лампочкой, на первом этаже вагонок и на втором, проталкивали ноги в чёрные ватные брюки с номерами на левом колене или, уже одетые, запахивались и спешили к выходу – переждать Татарина на дворе.
Если б Шухову дали карцер за что другое, где б он заслужил, – не так бы было обидно. То и обидно было, что всегда он вставал из первых. Но отпроситься у Татарина было нельзя, он знал. И, продолжая отпрашиваться просто для порядка, Шухов, как был в ватных брюках, не снятых на ночь (повыше левого колена их тоже был пришит затасканный, погрязневший лоскут, и на нём выведен чёрной, уже поблекшей краской номер Щ-854), надел телогрейку (на ней таких номера было два – на груди один и один на спине), выбрал свои валенки из кучи на полу, шапку надел (с таким же лоскутом и номером спереди) и вышел вслед за Татарином.
18 ноября исполняется 50 лет со дня публикации повести "Один день Ивана Денисовича" - самого известного, и, по мнению многих, лучшего литературного произведения Александра Солженицына.
Судьба повести отразила российскую историю. В годы хрущевской оттепели она была издана и поднята на щит в СССР, при Брежневе запрещена и изъята из библиотек, а в 1990-х годах включена в обязательную школьную программу по литературе.
6 ноября, в канун юбилея, Владимир Путин принял вдову писателя Наталью Солженицыну, поделившуюся своей озабоченностью по поводу сокращения количества часов, отведенных в школьной программе на изучение литературы.
В телесюжет попали фразы Солженицыной о том, что "без знания истории и литературы человек ходит как хромой" и "беспамятство - это болезнь слабого человека, и слабого общества, и слабого государства". Президент пообещал "поговорить с министерством образования".
Солженицын считается литературным классиком, но, был, скорее, великим историком.
Главный труд, принесший ему мировую славу, "Архипелаг ГУЛАГ" - не роман, а фундаментальное научное исследование, да еще выполненное с риском для жизни. Большинством его литературных произведений сегодня, мягко говоря, не зачитываются.
Но первая проба пера, "Один день", оказалась исключительно удачной. Эта повесть поражает колоритными характерами и сочным языком и разобрана на цитаты.
Автор и его герой
Александр Солженицын, по образованию учитель математики, на войне капитан-артиллерист, в феврале 1945 года был арестован в Восточной Пруссии органами СМЕРШа. Цензура перлюстрировала его письмо другу, воевавшему на другом фронте, содержавшее какое-то критическое замечание о Верховном Главнокомандующем.
Будущий писатель, по его словам, мечтавший о литературе со школьных лет, после допросов на Лубянке получил восемь лет заключения, которые отбывал сначала в московской научно-конструкторской "шарашке", затем в одном из лагерей в Экибастузской области Казахстана. Срок у него закончился в один месяц со смертью Сталина.
Живя на поселении в Казахстане, Солженицын испытал тяжелейшую психологическую травму: у него диагностировали рак. Точно неизвестно, имела ли место врачебная ошибка или редчайший случай исцеления от смертельного недуга.
Есть поверье, что тот, кого хоронили заживо, потом живет долго. Солженицын умер в 89 лет, и не от онкологии, а от сердечной недостаточности.
Image caption Накануне юбилея Владимир Путин встретился с вдовой писателяЗамысел "Одного дня Ивана Денисовича" родился в лагере зимой 1950-1951 годов и был воплощен в Рязани, где автор в июне 1957 года поселился после возвращения из ссылки и работал школьным учителем. Солженицын начал писать 18 мая и закончил 30 июня 1959 года.
"Я в какой-то долгий лагерный зимний день таскал носилки с напарником и подумал: как описать всю нашу лагерную жизнь? По сути, достаточно описать один всего день в подробностях, в мельчайших подробностях, притом день самого простого работяги. И даже не надо нагнетать каких-то ужасов, не надо, чтоб это был какой-то особенный день, а - рядовой, вот тот самый день, из которого складываются годы. Задумал я так, и этот замысел остался у меня в уме, девять лет я к нему не прикасался и только через девять лет сел и написал", - впоследствии вспоминал он.
"Писал я его недолго совсем, - признавался Солженицын. - Это всегда получается так, если пишешь из густой жизни, быт которой ты чрезмерно знаешь, и не то что не надо там догадываться до чего-то, что-то пытаться понять, а только отбиваешься от лишнего материала, только-только чтобы лишнее не лезло, а вот вместить самое необходимое".
В одном из интервью в 1976 году Солженицын вернулся к этой мысли: "Достаточно в одном дне все собрать, как по осколочкам, достаточно описать только один день одного среднего, ничем не примечательного человека с утра и до вечера. И будет все".
Главным героем Солженицын сделал русского крестьянина, солдата и зэка Ивана Денисовича Шухова.
День от подъема до отбоя сложился для него удачно, и "засыпал Шухов, вполне удоволенный". Трагизм заключался в последней скупой фразе: "Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три. Из-за високосных годов - три дня лишних набавлялось..."
Твардовский и Хрущев
Image caption Александр Твардовский был поэтом и гражданиномВстречей с читателями повесть была обязана двум людям: главному редактору "Нового мира" Александру Твардовскому и Никите Хрущеву.
Советский классик, орденоносец и лауреат, Твардовский был сыном раскулаченного смоленского крестьянина и не забыл ничего, что доказал посмертно опубликованной поэмой "По праву памяти".
Солженицын еще на фронте почувствовал в авторе "Теркина" родственную душу. В автобиографической книге "Бодался теленок с дубом" он отметил "крестьянскую деликатность, которая позволяла ему останавливаться перед всякой ложью на последнем миллиметре, нигде этого миллиметра не переступил, нигде! - оттого и вышло чудо!"
"Но за поэтическим значением Твардовского сегодня не то, чтобы забывается, но многим кажется уже не таким существенным его значение как редактора лучшего литературно-общественного журнала прошлого века. Конечно, значение "Нового мира" шире одной публикации Солженицына. Это был мощный просветительский журнал, открывший для нас военную прозу, "деревенщиков", печатавший по возможности лучшие образцы западной литературы. Это был журнал новой критики, которая в отличие от критики 30-х годов не "овец" от "козлищ" отделяла, а говорила о жизни и литературе", - пишет современный историк-литературовед Павел Басинский.
"Два журнала в истории России носят авторское имя - "Современник" Некрасова и "Новый мир" Твардовского. Оба имели одновременно и блистательную, и горько-печальную судьбу. Оба были любимыми, самыми драгоценными детищами двух великих и очень сродственных русских поэтов, и оба же стали их личными трагедиями, самыми тяжелыми поражениями в жизни, несомненно, приблизившими их смерть", - указывает он.
10 ноября 1961 года Солженицын через Раису Орлову, жену своего однокамерника на "шарашке" Льва Копелева, передал рукопись "Одного дня" редактору отдела прозы "Нового мира" Анне Берзер. Он не указал своего имени, по совету Копелева Берзер написала на первой странице: "А.Рязанский".
8 декабря Берзер показала рукопись вышедшему из отпуска Твардовскому со словами: "Лагерь глазами мужика, очень народная вещь".
Твардовский прочитал повесть в ночь с 8 на 9 декабря. По его словам, лежал в постели, но был до того потрясен, что встал, надел костюм и продолжил чтение сидя.
"Сильнейшее впечатление последних дней - рукопись А. Рязанского (Солженицына)", - записал он в дневнике.
Эту повесть обязан прочитать каждый гражданин изо всех двухсот миллионов граждан Советского Союза Анна Ахматова
11 декабря Твардовский телеграфировал Солженицыну, попросив его приехать в Москву как можно скорее.
Уже на следующий день состоялась первая встреча автора с редакцией "Нового мира". Солженицын считал свое произведение рассказом и изначально озаглавил "Щ-854. Один день одного зэка". "Новомирцы" предложили слегка изменить название и "для весомости" считать рассказ повестью.
Твардовский показал рукопись Чуковскому, Маршаку, Федину, Паустовскому, Эренбургу.
Корней Чуковский назвал свой отзыв "Литературное чудо": "Шухов - обобщенный характер русского простого человека: жизнестойкий, "злоупорный", выносливый, мастер на все руки, лукавый - и добрый. Родной брат Василия Теркина. Рассказ написан ЕГО языком, полным юмора, колоритным и метким".
Твардовский понимал цензурную непроходимость "Ивана Денисовича", но накануне XXII съезда КПСС, на котором Хрущев готовился провести решение о выносе Сталина из Мавзолея, почувствовал, что момент наступил.
6 августа он передал помощнику Хрущева Владимиру Лебедеву рукопись и сопроводительное письмо, в котором были слова: "Имя автора до сих пор никому не было известно, но завтра может стать одним из замечательных имен нашей литературы. Если Вы найдете возможность уделить внимание этой рукописи, я буду счастлив, как если бы речь шла о моем собственном произведении".
По некоторым данным, Твардовский вручил копию также зятю Хрущева Алексею Аджубею.
15 сентября Лебедев сообщил Твардовскому, что Хрущев повесть прочитал, одобрил и распорядился представить в ЦК 23 экземпляра рукописи для всех членов руководства.
Вскоре состоялось какое-то очередное партийно-литературное совещание, один из участников которого заявил, что не понимает, как вещь, подобная "Ивану Денисовичу", может кому-то нравиться.
"Я знаю, по крайней мере, одного человека, который прочитал, и ему понравилось", - ответил Твардовский.
Если бы не было Твардовского как главного редактора журнала, повесть эта не была бы напечатана. И если бы не было Хрущева в тот момент - тоже не была бы напечатана. Напечатание моей повести в Советском Союзе, в 62-м году, подобно явлению против физических законов Александр Солженицын
Вопрос о публикации обсуждался, ни много, ни мало, на Президиуме ЦК. 12 октября, за пять дней до открытия XXII съезда, решение было принято.
18 ноября номер "Нового мира" с повестью был отпечатан и начал распространяться по стране. Тираж составлял 96900 экземпляров, но, по указанию Хрущева, был увеличен на 25 тысяч. Через несколько месяцев повесть была переиздана "Роман-газетой" (700 тысяч экземпляров) и отдельной книгой.
В интервью Би-би-си к 20-летию выхода "Одного дня Ивана Денисовича" Солженицын вспоминал:
"Совершенно ясно: если бы не было Твардовского как главного редактора журнала - нет, повесть эта не была бы напечатана. Но я добавлю. И если бы не было Хрущева в тот момент - тоже не была бы напечатана. Больше: если бы Хрущев именно в этот момент не атаковал Сталина еще один раз - тоже бы не была напечатана. Напечатание моей повести в Советском Союзе, в 62-м году, подобно явлению против физических законов".
Солженицын считал большой победой то, что его повесть впервые вышла в СССР, а не на Западе.
"По реакции западных социалистов видно: если б ее напечатали на Западе, да эти самые социалисты говорили бы: все ложь, ничего этого не было. Только потому у всех отнялись языки, что это напечатано с разрешения ЦК в Москве, вот это потрясло", - заявил он Би-би-си.
Редакторы и цензоры выставили ряд замечаний, с частью которых автор согласился.
"Самое смешное для меня, ненавистника Сталина, - хоть один раз требовалось назвать Сталина как виновника бедствий. И действительно - он ни разу никем не был в рассказе упомянут! Это не случайно, конечно, у меня вышло: мне виделся советский режим, а не Сталин один. Я сделал эту уступку: помянул "батьку усатого" один раз", - вспоминал он.
Неофициально Солженицыну говорили, что повесть стала бы значительно лучше, если бы он сделал своего Шухова не невинно пострадавшим колхозником, а невинно пострадавшим секретарем обкома.
Критиковали "Ивана Денисовича" и с противоположных позиций. Варлам Шаламов считал, что Солженицын в угоду цензорам приукрасил реальность, и особенно возмущался неправдоподобным, по его мнению, эпизодом, в котором Шухов испытывает радость от своего подневольного труда.
Солженицын сразу сделался знаменитостью.
Можно жить "лучше и веселее", когда на тебя работают условные "зэки". Но когда вся страна увидела этого "зэка" в лице Ивана Денисовича, она протрезвела и поняла: так жить нельзя! Павел Басинский, историк-литературовед
"Со всей России как взорвались письма ко мне, и в письмах люди писали, что они пережили, что у кого было. Или настаивали встретиться со мной и рассказать, и я стал встречаться. Все просили меня, автора первой лагерной повести, писать еще, еще описать весь этот лагерный мир. Они не знали моего замысла и не знали, сколько у меня уже написано, но несли и несли мне недостающий материал. Так я собрал неописуемый материал, который в Советском Союзе и собрать нельзя, - только благодаря "Ивану Денисовичу". Так что он стал пьедесталом для "Архипелага ГУЛАГа", - вспоминал он.
Некоторые писали на конвертах: "Москва, журнал "Новый мир", Ивану Денисовичу", - и почта доходила.
Накануне 50-летия публикации повести ее переиздали в виде двухтомника: в первую книжку вошла она сама, а во вторую - письма, полвека пролежавшие под спудом в архиве "Нового мира".
"Публикация в "Современнике" "Записок охотника" Тургенева объективно приблизила отмену крепостного права. Потому что можно еще продавать условных "крепостных", но продавать Хоря и Калиныча, как свиней, согласитесь, уже невозможно. Можно жить "лучше и веселее", когда на тебя работают условные "зэки". Но когда вся страна увидела этого "зэка" в лице Ивана Денисовича, она протрезвела и поняла: так жить нельзя!" - писал Павел Басинский.
Редакция номинировала "Один день Ивана Денисовича" на Ленинскую премию. "Литературным генералам" было неудобно критиковать содержание книги, которую одобрил сам Хрущев, и они придрались к тому, что раньше высшей награды удостаивались исключительно романы, а не "произведения малых форм".
Бодание с дубом
После снятия Хрущева задули другие ветры.
5 февраля 1966 года партийный босс Узбекистана Шараф Рашидов направил в политбюро записку, в которой отдельно упомянул Солженицына, назвав его "клеветником" и "врагом нашей замечательной действительности".
"Ведь на самом деле, товарищи, никто до сих пор не выступил с партийных позиций по поводу книги Ивана Денисовича", - возмущался Брежнев, перепутав героя и автора.
"Когда стоял у руководства Хрущев, нанесен нам огромнейший вред в идеологической работе. Мы развращали интеллигенцию. А об Иване Денисовиче сколько мы спорили, сколько говорили! Но он поддерживал всю эту лагерную литературу!" - заявил Михаил Суслов.
Солженицыну давали понять, что он может вписаться в систему, если забудет про "тему репрессий" и станет писать о жизни деревни или еще о чем-нибудь. Но он продолжил тайно собирать материалы для "Архипелага ГУЛАГ", за несколько лет встретившись примерно с тремястами бывшими лагерниками и ссыльными.
Даже диссиденты в то время требовали соблюдения прав человека, но не замахивались на советскую власть как таковую. Акции проводились под лозунгом: "Уважайте вашу конституцию!"
Солженицын первым, в "Одном дне" косвенно, а в "Архипелаге" прямо, заявил, что дело не только в Сталине, что коммунистический режим был преступным с момента возникновения и остается таковым, что над "ленинской гвардией", по большому счету, свершилась историческая справедливость.
У Солженицына была своя судьба, он не хотел, да и объективно не мог пожертвовать "Архипелагом" даже ради Твардовского Павел Басинский
По мнению ряда исследователей, Солженицын в одиночку одержал историческую победу над всемогущим советским государством. В партийном руководстве было немало сторонников официального пересмотра решений XX съезда и реабилитации Сталина, но публикация "Архипелага" в Париже в декабре 1973 года стала такой бомбой, что вопрос предпочли оставить в подвешенном состоянии.
В СССР кампания против Солженицына приобрела беспрецедентный характер. Со времен Троцкого пропагандистская машина не боролась с таким размахом против одного человека. Газеты изо дня в день публиковали письма "советских писателей" и "простых трудящихся" с лейтмотивом: "Я не читал этой книги, но глубоко ей возмущен!"
Оперируя вырванными из контекста цитатами, Солженицына обвиняли в симпатиях к нацизму и приклеили ему ярлык "литературный власовец".
На многих граждан это произвело действие, обратное желаемому: значит, не та стала советская власть, если человек, находясь в Москве, открыто заявляет, что она ему не нравится, и до сих пор жив!
Родился анекдот: в энциклопедии будущего в статье "Брежнев" будет написано: "политический деятель эпохи Солженицына и Сахарова".
Вопрос, что делать с неуправляемым писателем, долго обсуждался на самом высоком уровне. Премьер Алексей Косыгин требовал дать ему лагерный срок. Министр внутренних дел Николай Щелоков в записке Брежневу призывал "не казнить врагов, а душить их в объятиях". В конце концов, возобладала точка зрения председателя КГБ Юрия Андропова.
12 февраля 1974 года Солженицын был арестован, а на следующий день лишен гражданства и "выдворен за пределы СССР" (посажен в самолет, вылетавший в ФРГ).
За всю историю Советского Союза это экзотическое наказание применялось лишь дважды: к Солженицыну и Троцкому.
Вопреки распространенному мнению, Нобелевскую премию по литературе Солженицын получил не за "Архипелаг ГУЛАГ", а раньше, в 1970 году, с формулировкой: "За нравственную силу, с которой он следовал непреложным традициям русской литературы".
Вскоре после этого все издания "Одного дня Ивана Денисовича" были изъяты из библиотек. Сохранившиеся на руках экземпляры стоили на черном рынке 200 рублей - полторы месячные зарплаты среднего советского трудящегося.
В день изгнания Солженицына специальным приказом Главлита все его произведения запретили официально. Запрет был отменен 31 декабря 1988 года.
Суслов высказался в том духе, что если снять его с работы немедленно, "он сейчас уйдет героем".
Твардовскому принялись создавать невыносимые условия и изводить придирками. "Новый мир" перестали выписывать армейские библиотеки - это был сигнал, всем понятный.
Завотделом культуры ЦК Василий Шауро заявил председателю правлению Союза писателей Георгию Маркову: "Все разговоры с ним и ваши действия должны подталкивать Твардовского к уходу из журнала".
Твардовский много раз обращался к Брежневу, министру культуры Петру Демичеву и другим начальникам, прося прояснить его положение, но получал уклончивые ответы.
В феврале 1970 года измученный Твардовский сложил с себя редакторские полномочия. Вскоре после этого у него обнаружили рак легкого. "Команда "Нового мира" после его ухода была разогнана.
Солженицына впоследствии упрекали в том, что он, отказавшись от компромисса, "подставил" Твардовского и "Новый мир", которые так много для него сделали.
По мнению Павла Басинского, "у Солженицына была своя судьба, он не хотел, да и объективно не мог пожертвовать "Архипелагом" даже ради Твардовского".
В свою очередь, Солженицын в изданной в 1975 году на Западе книге "Бодался теленок с дубом" воздал должное Твардовскому, но раскритиковал остальных "новомирцев" за то, что они, как он считал, "не оказали мужественного сопротивления, не пошли на личные жертвы".
По его словам, "гибель "Нового мира" была лишена красоты, поскольку не содержала даже самой малой попытки публичной борьбы".
"Невеликодушие его памяти меня ошеломило", - написал в переправленной за границу статье бывший заместитель Твардовского Владимир Лакшин.
Вечный диссидент
Находясь в СССР, Солженицын в интервью американскому телеканалу Си-би-эс назвал современную историю "историей бескорыстной щедрости Америки и неблагодарности всего мира".
Однако, поселившись в штате Вермонт, он не стал петь дифирамбы американской цивилизации и демократии, а принялся критиковать их за материализм, бездуховность и слабость в борьбе против коммунизма.
"Одна из ваших ведущих газет после конца Вьетнама на целую страницу дала заголовок: "Благословенная тишина". Врагу не пожелал бы я такой благословенной тишины! Мы уже сейчас слышим голоса: "Отдайте Корею, и будем жить тихо". Отдайте Португалию, отдайте Израиль, отдайте Тайвань, отдайте еще десять африканских стран, дайте только нам возможность спокойно жить. Дайте возможность нам ездить в наших широких автомобилях по нашим прекрасным дорогам. Дайте возможность нам спокойно играть в теннис и гольф. Дайте спокойно нам смешивать коктейли, как мы привыкли. Дайте нам видеть на каждой странице журнала улыбку с распахнутыми зубами и с бокалом", - заявил он в одном публичном выступлении.
В результате на Западе многие не то чтобы полностью охладели к Солженицыну, но начали относиться к нему как к чудаку со старомодной бородой и излишне радикальными взглядами.
После августа 91-го большинство политэмигрантов советского периода приветствовали перемены в России, стали охотно наезжать в Москву, но жить предпочли на комфортабельном стабильном Западе.
Image caption Солженицын на думской трибуне (ноябрь 1994 года)Солженицын, один из немногих, вернулся на родину.
Свой приезд он обставил, по выражению ироничных журналистов, как явление Христа народу: прилетел во Владивосток и отправился через всю страну на поезде, в каждом городе встречаясь с гражданами.
Без эфира и ордена
Надежда стать национальным пророком наподобие Льва Толстого не сбылась. Россияне были озабочены текущими проблемами, а не глобальными вопросами бытия. Общество, хлебнувшее информационной свободы и плюрализма мнений, не склонно было принимать кого-либо в качестве непререкаемого авторитета. Солженицына уважительно выслушивали, но следовать его указаниям не спешили.
Авторскую программу на российском телевидении вскоре закрыли: по мнению Солженицына, руководствуясь политическими соображениями; по словам телевизионщиков, потому что он начал повторяться и потерял рейтинг.
Писатель принялся критиковать российские порядки так же, как критиковал советские и американские, и отказался принять орден Андрея Первозванного, которым его наградил Борис Ельцин.
При жизни Солженицыну адресовали упреки в мессианстве, тяжеловесной серьезности, завышенных претензиях, высокомерном морализаторстве, неоднозначном отношении к демократии и индивидуализму, увлечении архаичными идеями монархии и общины. Но, в конце концов, каждый человек, а солженицынского масштаба и подавно, имеет право на свое нетривиальное мнение.
Все это ушло в прошлое вместе с ним. Остались книги.
"И уже совершенно неважно, будет включен "Архипелаг ГУЛАГ" в обязательную школьную программу или не будет, - написал в канун юбилея политобозреватель Андрей Колесников. - Потому что абсолютно свободный Александр Солженицын все равно уже вошел в необязательную вечность".
Меню статьи:
Идея рассказа «Один день Ивана Денисовича» пришла Александру Солженицыну во время заключения в лагере особого режима зимой 1950-1951 года. Реализовать её он смог лишь в 1959 году. С тех пор книга несколько раз переиздавалась, после чего изымалась из продажи и библиотек. В свободном доступе на Родине рассказ появился лишь в 1990 году. Прообразами для персонажей произведения стали реально существовавшие люди, которых автор знал во время пребывания в лагерях или на фронте.
Жизнь Шухова в лагере особого режима
Начинается повествование с сигнала подъёма в исправительном лагере особого режима. Этот сигнал подавался ударом молотка об рельс. Главный герой – Иван Шухов никогда не просыпал подъёма. Между ним и началом работ у зеков было около полутора часов свободного времени, в которые можно было попробовать подработать. Такой подработкой могла быть помощь на кухне, шитье или уборка в каптёрках. Шухов всегда с радостью подрабатывал, но в тот день ему не здоровилось. Он лежал и размышлял, стоит ли ему отправиться в санчасть. Кроме того, мужчину тревожили слухи о том, что их бригаду хотят послать на строительство «Соцгородка», вместо постройки мастерских. А работа эта обещала быть каторжной – на морозе без возможности обогрева, вдалеке от бараков. Бригадир Шухова пошёл уладить с нарядчиками этот вопрос, и, по предположениям Шухова, понёс им взятку в виде сала.
Внезапно с мужчины грубо сорвали телогрейку и бушлат, которыми он был укрыт. Это были руки надзирателя по кличке Татарин. Он сразу же пригрозил Шухову тремя днями «кондея с выводом». На местном жаргоне это обозначало – три дня карцера с выводом на работу. Шухов стал наиграно просить прощения у надзирателя, но тот оставался непреклонен и велел мужчине идти за собой. Шухов покорно поспешил следом за Татарином. На улице был ужасный мороз. Заключённый с надеждой посмотрел на большой градусник, висящий во дворе. По правилам, при температуре ниже сорока одного градуса, на работу не выводили.
Предлагаем ознакомиться с который был самой противоречивой фигурой второй половины двадцатого столетия.
Меж тем мужчины пришли в комнату надзирателей. Там Татарин великодушно провозгласил, что прощает Шухова, но тот должен вымыть пол в этой комнате. Мужчина предполагал такой исход, но стал наиграно благодарить надзирателя за смягчение наказания и обещал никогда больше не пропускать подъём. Потом он кинулся к колодцу за водой, размышляя, как бы помыть пол и не намочить валенки, потому как сменной обуви у него не было. Единожды за восемь лет отсидки ему выдали отличные кожаные ботинки. Шухов их очень любил и берёг, но ботинки пришлось сдать, когда на их место выдали валенки. Ни о чём за всё время заключения он так не жалел, как о тех ботинках.
Быстро вымыв пол, мужчина бросился в столовую. Она являла собой весьма мрачное здание, заполненной паром. Мужчины бригадами сидели за длинными столами поедая баланду и кашу. Остальные толпились в проходе, поджидая своей очереди.
Шухов в санчасти
В каждой бригаде заключённых существовала иерархия. Шухов не был последним человеком в своей, поэтому, когда он пришёл с столовую, парень пониже его рангом сидел и стерёг его завтрак. Баланда и каша уже остыли и стали практически несъедобными. Но Шухов съел это всё вдумчиво и медленно, он размышлял, что в лагере у зеков только и есть личного времени, что десять минут на завтрак и пять минут на обед.
После завтрака мужчина отправился в санчасть, уже почти дойдя до неё он вспомнил, что должен был пойти купить самосад у литовца, которому пришла посылка. Но немного помявшись он всё-таки выбрал санчасть. Шухов вошёл в здание, которое не уставало поражать его своей белизной и чистотой. Все кабинеты ещё были заперты. На посту сидел фельдшер Николай Вдовушкин, и старательно выводил слова на листах бумаги.
Наш герой отметил, что Коля пишет что-то «левое», то есть не связанное с работой, но тут же сделал вывод что его это не касается.
Он пожаловался фельдшеру на плохое самочувствие, тот дал ему градусник, но предупредил, что наряды уже распределены, а жаловаться на здоровье нужно было вечером. Шухов понимал, что остаться в санчасти ему не удастся. Вдовушкин продолжал писать. Мало кто знал, что Николай стал фельдшером лишь оказавшись на зоне. До этого он был студентом литературного института, и местный врач Степан Григорович взял его на работу, в надежде что он напишет здесь то, чего не смог на воле. Шухов не прекращал удивляться чистоте и тишине, царившей в санчасти. Целых пять минут он провёл в бездействии. Термометр показал тридцать семь и два. Иван Денисович Шухов молча нахлобучил шапку и поспешил в барак – присоединиться к своей сто четвёртой бригаде перед работой.
Суровые будни заключенных
Бригадир Тюрин искренне обрадовался, что Шухов не попал в карцер. Он выдал ему пайку, которая состояла из хлеба и насыпанной поверх него горки сахару. Заключённый поспешно слизал сахар и зашил в матрас половину выданного хлеба. Вторую часть пайки он спрятал в карман телогрейки. По сигналу бригадира мужчины двинулись на работу. Шухов с удовлетворением заметил, что работать они идут в прежнее место – значит Тюрину удалось договориться. По дороге заключённых ждал «шмон». Это была процедура для выявления, не выносят ли они за пределы лагеря чего-то запрещённого. Сегодня процессом руководил лейтенант Волковой, которого боялся даже сам начальник лагеря. Несмотря на мороз, он заставлял мужчин раздеваться до рубахи. У всех, у кого была лишняя одежда, её изымали. Однобригадник Шухова Буйновский – бывший герой Советского Союза, возмутился таким поведением начальства. Он обвинил лейтенанта в том, что он не советский человек, за что немедля получил десять суток строгого режима, но только по возвращению с работы.
После шмона зеков построили в шеренги по пятеро, тщательно пересчитали и отправили под конвоем в холодную степь на работу.
Мороз стоял такой, что все замотали себе лица тряпочками и шли молча, потупившись в землю. Иван Денисович, чтоб отвлечься от голодного урчания в животе, стал думать о том, как будет скоро писать письмо домой.
Писем ему полагалось два в год, да больше и не нужно было. Он не видел родных с лета сорок первого, а сейчас на дворе стоял пятьдесят первый год. Мужчина размышлял, что теперь у него больше общих тем с соседями по нарам, чем с роднёй.
Письма жены
В своих редких письмах жена писала Шухову про тяжёлую колхозную жизнь, которую тянут только женщины. Мужики, кто вернулся с войны, работают на стороне. Иван Денисович не мог понять, как можно не хотеть работать на своей земле.
Жена говорила, что многие в их краях заняты модным прибыльным промыслом – покраской ковров. Несчастная женщина надеялась, что муж её тоже займётся этим делом, когда вернётся домой, и это поможет семье выбраться из нищеты.
В рабочей зоне
Меж тем, сто четвёртая бригада добралась до рабочей зоны, их снова построили, пересчитали и впустили на территорию. Там всё было перерыто-перекопано, повсюду валялись доски, щепки, виднелись следы фундамента, стояли сборные домики. Бригадир Тюрин отправился получать наряд для бригады на день. Мужчины, пользуясь случаем, забежали в деревянное большое здание на территории, обогревальню. Место у печи было занято тридцать восьмой бригадой, которая там работала. Шухов со своими товарищами привалились просто у стенки. Иван Денисович не смог совладать с соблазном и съел почти весь хлеб, который припас на обед. Минут через двадцать явился бригадир, и вид его был недовольный. Бригаду отправили достраивать здание ТЭЦ, оставленное ещё с осени. Тюрин распределил работу. Шухову и латышу Кильдигсу достался наряд по кладке стен, так как они были лучшими мастерами в бригаде. Иван Денисович был отличным каменщиком, латыш – плотником. Но для начала нужно было утеплить здание, где мужчинам предстояло работать и построить печь. Шухов и Кильдигс отправились в другой конец двора, чтоб принести рулон толя. Этим материалом они собирались заделать дыры в окнах. Толь нужно было пронести в здание ТЭЦ втайне от прораба и стукачей, которые следили за разворовыванием стройматериалов. Мужчины поставили рулон вертикально и, плотно прижимая его своими телами, пронесли в здание. Работа кипела слажено, каждый заключённый работал с мыслью – чем больше сделает бригада, там большую пайку получит каждый её член. Тюрин был бригадир строгий, но справедливый, под его началом все получали заслуженный кусок хлеба.
Ближе к обеду печь была построена, окна забиты толем, а кое-кто из рабочих даже присел отдохнуть и погреть озябшие руки у очага. Мужчины стали подначивать Шухова, что он уже почти одной ногой на свободе. Срок ему дали в десять лет. Он успел отсидеть уже восемь из них. Многим товарищам Ивана Денисовича предстояло сидеть ещё двадцать пять лет.
Воспоминания о прошлом
Шухов стал вспоминать, как это всё с ним приключилось. Сидел он за измену Родине. В феврале сорок второго года всю их армию на Северо-Западном окружили. Патроны и продовольствие закончилось. Вот и стали немцы всех их по лесам отлавливать. И Ивана Денисовича поймали. Пробыл он в плену пару дней – сбежали впятером с товарищами. Когда дошли до своих – автоматчик троих из винтовки уложил. Шухов с товарищем выжили, так их сразу в немецкие шпионы и записали. Потом в контрразведке долго били, заставили подписать все бумаги. Если бы не подписал – убили бы вовсе. Иван Денисович успел побывать уже в нескольких лагерях. Предыдущие были не строгого режима, но жить там было ещё тяжелее. На лесоповале, например, их заставляли дневную норму ночью дорабатывать. Так что здесь всё не так уж плохо, рассудил Шухов. На что один из его товарищей Фетюков возразил, что в этом лагере людей режут. Так что тут уж явно не лучше, чем в бытовых лагерях. Действительно, за последнее время в лагере зарезали двух стукачей и одного бедного работягу, очевидно перепутав спальное место. Странные дела стали твориться.
Обед заключенных
Внезапно заключённые услышали гудок – энергопоезда, значит пора обедать. Заместитель бригадира Павло позвал Шухова и самого молодого в бригаде – Гопчика занимать места в столовой.
Столовая на производстве представляла собой грубо сколоченное деревянное здание без пола, разделённое на две части. В одной повар варил кашу, в другой – обедали зеки. В день на одного заключённого выделялось пятьдесят граммов крупы. Но была масса привилегированных категорий, которым доставалась двойная порция: бригадиры, работники конторы, шестёрки, санинструктор, который наблюдал за приготовлением еды. В результате зекам доставались порции очень маленькие, едва покрывавшие дно мисок. В тот день Шухову повезло. Подсчитывая количество порций на бригаду, повар замешкался. Иван Денисович, который помогал Павлу считать миски, назвал неправильную цифру. Повар запутался, да и просчитался. В результате у бригады получилось две лишних порции. Но лишь бригадиру было решать, кому они достанутся. Шухов в душе надеялся, что ему. В отсутствии Тюрина, который был в конторе, командовал Павло. Он отдал одну порцию Шухову, а вторую – Буйновскому, который очень уж сдал за последний месяц.
После еды Иван Денисович отправился в контору – понёс кашу ещё одному члену бригады, который там работал. То был кинорежиссёр по имени Цезарь, он был москвич, богатый интеллигент и никогда не ходил в наряды. Шухов застал его курящим трубку и говорящим об искусстве с каким-то старичком. Цезарь принял кашу и продолжил разговор. А Шухов вернулся на ТЭЦ.
Воспоминания Тюрина
Бригадир уже был там. Он выбил своим ребятам хорошие порции пайки на эту неделю и был в весёлом настроении. Обычно молчаливый Тюрин стал вспоминать жизнь свою былую. Припомнил, как исключили его в тридцатом году из рядов Красной армии за то, что отец его был кулак. Как на перекладных добирался он домой, но отца уже не застал, как удалось ему ночью бежать из родного дома с маленьким братом. Того мальца он отдал блатным в шайку и после того никогда больше не видел.
Слушали его зеки внимательно с уважением, да пора уже была за работу браться. Работать начали ещё до звонка, потому что до обеда были заняты обустройством своего рабочего места, а для нормы ещё ничего не сделали. Тюрин постановил, что Шухов одну стену будет класть шлакоблоком, а в подмастерья ему записал дружелюбного глуховатого Сеньку Клевшина. Говорили, что тот Клевшин три раза из плена сбегал, да ещё и Бухенвальд прошёл. Вторую стену взялся класть сам бригадир на пару с Кильдигсом. На морозе раствор быстро застывал, поэтому укладывать шлакоблок нужно было быстро. Дух соперничества так захватил мужчин, что остальные члены бригады едва успевали подносить им раствор.
Так заработалась сто четвёртая бригада, что едва к пересчёту у ворот успела, который в конце рабочего дня проводится. Всех снова выстроили по пятёркам и стали считать при закрытых воротах. Второй раз должны были пересчитать уже при открытых. Всего зеков на объекте должно было быть четыреста шестьдесят три. Но после трёх пересчётов получалось всего четыреста шестьдесят два. Конвой приказал всем построиться по бригадам. Выяснилось, что не хватает молдаванина из тридцать второй. Поговаривали, что в отличии от многих других заключенных, он был настоящим шпионом. Бригадир и помощник бросились на объект искать пропавшего, все остальные стояли на лютом морозе, обуреваемые гневом на молдаванина. Стало ясно что вечер пропал – ничего не удастся успеть на территории до отбоя. А до бараков ещё и путь неблизкий предстоял. Но вот вдалеке показалось три фигуры. Все вздохнули с облегчением – нашли.
Оказывается, пропавший прятался от бригадира и уснул на строительных лесах. Зеки стали поносить молдаванина на чём свет стоит, но быстро успокоились, всем уже хотелось уйти с промзоны.
Ножовка, спрятанная в рукав
Уже перед самым шмоном на вахте Иван Денисович договорился с режиссёром Цезарем, что пойдёт займёт для него очередь в посылочной. Цезарь был из богатых – посылки получал два раза в месяц. Шухов надеялся, что за его услугу молодой человек и ему что-то перекинет поесть или закурить. Перед самым досмотром Шухов, по привычке, осмотрел все карманы, хотя ничего запрещённого сегодня проносить не собирался. Внезапно в кармане на колене он обнаружил кусок ножовки, которую подобрал в снегу на стройке. Совсем он в рабочем запале забыл о находке. А теперь ножовку бросить было жаль. Могла она принести ему заработок или десять суток карцера, если найдут. На свой страх и риск, он спрятал ножовку в рукавичку. И тут повезло Ивану Денисовичу. Охранника, что досматривал его, отвлекли. Успел он до того только одну рукавицу сжать, а вторую не досмотрел. Счастливый Шухов бросился догонять своих.
Ужин в зоне
Пройдя через все многочисленные ворота, зеки наконец почувствовали себя «свободными людьми» – все бросились заниматься своими делами. Шухов побежал в очередь за посылками. Сам он посылок не получал – запретил жене настрого от деток отрывать. Но всё-таки щемило его сердце, когда кому-то из соседей по бараку приходила бандероль. Минут через десять появился Цезарь и позволил Шухову съесть свой ужин, а сам занял своё место в очереди.
kinopoisk.ru Окрылённый Иван Денисович бросился в столовую.
Там, после ритуала поиска свободных подносов и места за столами, сто четвёртая наконец-то села ужинать. Горячая баланда приятно согревала продрогшие тела изнутри. Шухов размышлял о том, какой удачный день выдался – две порции в обед, две вечером. Хлеб есть не стал – решил припрятать, пайку Цезаря тоже прихватил с собой. А после ужина прожогом бросился в седьмой барак, сам-то он жил в девятом, купить самосада у латыша. Бережно выудив два рубля из-под подкладки телогрейки, Иван Денисович рассчитался за табак. После этого поспешно побежал «домой». Цезарь уже был в бараке. Вокруг его койки разносились головокружительные запахи колбасы и копчёной рыбы. Шухов не стал пялится на гостинцы, а вежливо предложил режиссёру его пайку хлеба. Но Цезарь пайку не взял. О большем Шухов и не мечтал. Он полез наверх, на свою койку, чтобы успеть спрятать ножовку до вечернего построения. Цезарь пригласил Буйновского к чаю, жалко ему было доходягу. Они сидели, весело уплетая бутерброды, когда за бывшим героем пришли. Не простили ему утренней выходки – отправился капитан Буйновский в карцер на десять суток. А тут и проверка нагрянула. А Цезарь не успел к началу проверки сдать свои продукты в камеру хранения. Вот теперь два у него выходя оставалось – либо во время пересчёта отберут, либо с кровати умыкнут, если оставит. Стало Шухову жалко интеллигента, вот он ему и прошептал, чтоб Цезарь на пересчёт самый последний выходил, а он в первых рядах помчит, так и постерегут они гостинцы по очереди.
Награда за труды
Всё вышло как нельзя лучше. Деликатесы столичные остались нетронуты. А Иван Денисович получил за труды свои несколько сигарет, пару печений да один кружочек колбасы. Печеньем он поделился с баптистом Алёшей, который был его соседом по нарам, а колбасу сам съел. Приятно стало у Шухова во рту от мясного. Улыбаясь, Иван Денисович поблагодарил Бога за ещё один прожитый день. Сегодня всё для него сложилось неплохо – болезнь его не свалила, в карцер не угодил, пайкой разжился, самосаду успел купить. Хороший был день. А всего у Ивана Денисовича в сроке дней таких было три тысячи шестьсот пятьдесят три …
В пять часов утра, как всегда, пробило подъем -- молотком об рельс у
штабного барака. Перерывистый звон слабо прошел сквозь стекла, намерзшие в
два пальца, и скоро затих: холодно было, и надзирателю неохота была долго
рукой махать.
Звон утих, а за окном все так же, как и среди ночи, когда Шухов вставал
к параше, была тьма и тьма, да попадало в окно три желтых фонаря: два -- на
зоне, один -- внутри лагеря.
И барака что-то не шли отпирать, и не слыхать было, чтобы дневальные
брали бочку парашную на палки -- выносить.
Шухов никогда не просыпал подъема, всегда вставал по нему -- до развода
было часа полтора времени своего, не казенного, и кто знает лагерную жизнь,
всегда может подработать: шить кому-нибудь из старой подкладки чехол на
рукавички; богатому бригаднику подать сухие валенки прямо на койку, чтоб ему
босиком не топтаться вкруг кучи, не выбирать; или пробежать по каптеркам,
где кому надо услужить, подмести или поднести что-нибудь; или идти в
столовую собирать миски со столов и сносить их горками в посудомойку -- тоже
накормят, но там охотников много, отбою нет, а главное -- если в миске что
осталось, не удержишься, начнешь миски лизать. А Шухову крепко запомнились
слова его первого бригадира КузЈмина -- старый был лагерный волк, сидел к
девятьсот сорок третьему году уже двенадцать лет и своему пополнению,
привезенному с фронта, как-то на голой просеке у костра сказал:
-- Здесь, ребята, закон -- тайга. Но люди и здесь живут. В лагере вот
кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму1 ходит
стучать.
Насчет кума -- это, конечно, он загнул. Те-то себя сберегают. Только
береженье их -- на чужой крови.
Всегда Шухов по подъему вставал, а сегодня не встал. Еще с вечера ему
было не по себе, не то знобило, не то ломало. И ночью не угрелся. Сквозь сон
чудилось -- то вроде совсем заболел, то отходил маленько. Все не хотелось,
чтобы утро.
Но утро пришло своим чередом.
Да и где тут угреешься -- на окне наледи наметано, и на стенах вдоль
стыка с потолком по всему бараку -- здоровый барак! -- паутинка белая. Иней.
Шухов не вставал. Он лежал на верху вагонки, с головой накрывшись
одеялом и бушлатом, а в телогрейку, в один подвернутый рукав, сунув обе
ступни вместе. Он не видел, но по звукам все понимал, что делалось в бараке
и в их бригадном углу. Вот, тяжело ступая по коридору, дневальные понесли
одну из восьмиведерных параш. Считается, инвалид, легкая работа, а ну-ка,
поди вынеси, не пролья! Вот в 75-й бригаде хлопнули об пол связку валенок из
Сушилки. А вот -- и в нашей (и наша была сегодня очередь валенки сушить).
Бригадир и помбригадир обуваются молча, а вагонка их скрипит. Помбригадир
сейчас в хлеборезку пойдет, а бригадир -- в штабной барак, к нарядчикам.
Да не просто к нарядчикам, как каждый день ходит, -- Шухов вспомнил:
сегодня судьба решается -- хотят их 104-ю бригаду фугануть со строительства
мастерских на новый объект "Соцбытгородок".
"Один день Ивана Денисовича" (название его первоначально было "Щ-854") - первое произведение А. Солженицына, которое было опубликовано и принесло автору мировую известность. По мнению литературоведов и историков, оно повлияло на весь ход истории СССР дальнейших лет. Автор определяет свое произведение как рассказ, однако по решению редакции при публикации в "Новом мире" "для весомости" его назвали повестью. Предлагаем прочесть ее краткий пересказ. "Один день Ивана Денисовича" - произведение, безусловно, достойное вашего внимания. Главный герой его - в прошлом и солдат, а ныне советский заключенный.
Утро
Действие произведения охватывает всего лишь один день. Описанию его посвящено как само произведение, так и представленный в этой статье краткий пересказ. "Один день из жизни Ивана Денисовича" начинается следующим образом.
Шухов Иван Денисович просыпается в 5 часов утра. Он находится в Сибири, в лагере для политзаключенных. Сегодня Иван Денисович неважно себя чувствует. Он хочет подольше полежать в постели. Однако охранник, татарин, обнаруживает его там и отправляет мыть пол на гауптвахту. Тем не менее Шухов рад, что ему удалось избежать карцера. Он отправляется к фельдшеру Вдовушкину, чтобы получить освобождение от работы. Вдовушкин меряет ему температуру и сообщает, что она низкая. Шухов после этого отправляется в столовую. Здесь заключенный Фетюков сохранил завтрак для него. Взяв его, он опять идет в казарму, чтобы до переклички скрыть пайку в матрас.
Перекличка, инцидент с комплектом одежды (краткий пересказ)
Солженицына ("Один день Ивана Денисовича") далее интересуют организационные моменты в лагере. Шухов и другие заключенные отправляются на перекличку. Наш герой покупает пачку табака, который продает человек по прозвищу Цезарь. Этот заключенный - столичный интеллигент, которому неплохо живется в лагере, поскольку он получает продуктовые посылки из дома. Волков, жестокий лейтенант, посылает охранников найти дополнительный у заключенных. Она обнаруживается у Буйновского, который пробыл в лагере всего лишь 3 месяца. Буйновского на 10 дней отправляют в карцер.
Письмо жены Шухова
Колонна заключенных, наконец, выходит на работу в сопровождении охранников с автоматами. Шухов по дороге размышляет о письмах жены. Их содержанием продолжается наш краткий пересказ. Один день Ивана Денисовича, описанный автором, не зря включает в себя воспоминания о письмах. Вероятно, Шухов очень часто думает о них. Его супруга пишет, что вернувшиеся с войны не хотят идти в колхоз, вся молодежь уходит работать или на завод, или в город. Мужики не стремятся остаться в колхозе. Многие из них промышляют тем, что рисуют по трафарету ковры, и это приносит неплохие доходы. Супруга Шухова надеется, что ее муж вернется из лагеря и тоже станет заниматься этим "промыслом", и наконец-то они заживут богато.
Отряд главного героя в тот день работает вполсилы. Иван Денисович может передохнуть. Он достает спрятанный в пальто хлеб.
Размышление о том, как Иван Денисович попал в тюрьму
Шухов размышляет о том, как он попал в тюрьму. Иван Денисович отправился на войну 23 июня 1941 г. А уже в феврале 1942 г. он оказался в окружении. Шухов был военнопленным. Он чудом бежал от немцев и с большим трудом добрался до своих. Однако из-за неосторожного рассказа о своих злоключениях он попал в советский концлагерь. Теперь для органов безопасности Шухов является диверсантом и шпионом.
Обед
Вот и подошел к описанию обеденного времени наш краткий пересказ. Один день Ивана Денисовича, изложенный автором, во многом типичен. Вот и сейчас настало время обедать, и весь отряд отправляется в столовую. Нашему герою везет - он получает дополнительную миску еды (овсяной каши). Цезарь вместе с другим заключенным спорят в лагере о фильмах Эйзенштейна. Тюрин рассказывает о своей судьбе. Иван Денисович курит сигарету с табаком, который он взял у двух эстонцев. После этого отряд приступает к работе.
Социальные типы, описание труда и лагерного быта
Автор (фото его представлено выше) представляет читателю целую галерею социальных типов. В частности, он рассказывает о Кавторанге, который был морским офицером и успел побывать еще в тюрьмах царского режима. Другие заключенные - Гопчик (16-летний подросток), Алеша-баптист, Волков - жестокий и беспощадный начальник, который регламентирует всю жизнь заключенных.
Описание труда и быта в лагере также представлено в произведении, описывающем 1 день Ивана Денисовича. Краткий пересказ нельзя составить, не сказав несколько слов и о них. Все мысли людей сосредоточены на добывании пищи. Кормят очень мало и плохо. Дают, например, баланду с мелкой рыбой и мерзлой капустой. Искусство жизни здесь состоит в том, чтобы добыть лишнюю миску каши или пайку.
В лагере коллективный труд основан на том, чтобы как можно больше сократить срок от одного приема пищи до другого. Кроме того, чтобы не замерзнуть, следует двигаться. Нужно уметь работать правильно, чтобы не перетрудиться. Однако и в столь тяжелых условиях лагеря у людей не пропадает естественная радость от совершенного труда. Мы видим это, например, в сцене, когда бригада строит дом. Для того чтобы выжить, следует быть ловчее, хитрее, умнее охранников.
Вечер
Уже подходит к финалу краткий пересказ повести "Один день Ивана Денисовича". Заключенные возвращаются с работы. После вечерней переклички Иван Денисович курит сигареты, а также угощает Цезаря. Тот, в свою очередь, дает главному герою немного сахара, два печенья и кусок колбасы. Иван Денисович ест колбасу, а одно печенье дает Алеше. Тот читает Библию и хочет убедить Шухова в том, что утешение следует искать в религии. Однако Иван Денисович не может найти его в Библии. Он просто возвращается в свою постель и перед сном думает о том, что этот день можно назвать удачным. Ему осталось прожить в лагере еще 3653 дня. На этом заканчивается краткий пересказ. Один день Ивана Денисовича мы описали, но, конечно, наш рассказ не сравнится с оригиналом произведения. Мастерство Солженицына бесспорно.