Сюжетно-композиционные особенности повести А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича
Биография А. Солженицына типична для человека его поколения и, в то же время, представляет собой исключение из правил. Ее отличают крутые повороты судьбы и события, поражающие особым высоким смыслом.
Обыкновенный советский школьник, студент, комсомолец. Участник Великой
Отечественной войны, отмеченный за боевые заслуги правительственными наградами. Узник ГУЛАГа. Учитель математики в средней школе. Человек, вышедший победителем в борьбе со страшной болезнью – раком и с тех пор уверовавший в то, что пока он пишет, ему свыше дарована жизнь. Художник, создавший собственную концепцию истории России XX века и воплотивший ее в творчестве. Эмигрант поневоле, высланный из родной страны и никогда не признававший добровольной эмиграции. Известный всему миру писатель, лауреат Нобелевской премии. Страстный публицист, слово которого заставляет спорить, писать ответы на самые трудные вопросы.
Произведения А. И. Солженицына “Один день Ивана Денисовича” представляет собой хронологию, последовательное воспроизведение ничем не омраченного, почти счастливого дня. Напряженность же действия связана с тем, что все происходит в особом лагере.
Одна за другой, у Щ-854 случается “много удач”. Сначала ему удается избежать карцера “с выводом”. Это наказание ожидало Ивана Денисовича за то, что он не встал по сигналу подъема, хотя никогда не просыпал. Герой всегда использовал утреннее время до развода, чтобы подработать: шить, услужить, подмести или поднести что-нибудь.
В это утро он чувствовал себя больным, поэтому ему не хотелось, чтобы оно приходило. Дежурящий не по очереди и поэтому неожиданно подошедший надзиратель уводит героя не в карцер, а в штабной барак – мыть пол.
Автор перечисляет все удачи своего героя. Повезло с баландой – попало в нее побольше гущи. Хлебной пайки всего грамм двадцать не дотянуло до положенных пятисот пятидесяти. На линейке Цезарь дал Шухову докурить сигарету. Бригада не попала на работу в открытое поле. В обед удалось “закосить” вторую миску овсянки. На “шмоне” не отобрали кусок ножовки. Цезарь отдал ему в ужин всю баланду и пайку, да еще поделился посылкой. У латыша табачку купил, а главное – не заболел, “перемогся”.
Даже воспоминания о дневной работе радует героя – “стену клал весело”. И все это на фоне нечеловеческого быта осужденных, каждодневных попыток превратить их в бессловесное стадо, тратящего все свои силы на подневольную тяжелую работу.
Сохранение жизни, души кажется почти невероятным. Герою не до праздных воспоминаний, и все же он не может забыть родное село, откуда ушел двадцать третьего июня сорок первого года. Дома остались жена и две взрослые дочки, которые пишут два раза в год, из чего понять их жизнь не представляется возможным. Воспоминания мирной жизни, впечатления войны (медсанбат, плен, смерть товарищей) и восьми лагерных лет нанизываются одно на другое.
Годы скитаний сформировали у героя особую систему нравственных ценностей. Он, как и все русские в лагере, “и какой рукой креститься забыл”. Иван Денисович готов и в Бога верить, думая не только о земном и бренном. Но он не ждет чудес свыше. Прежде всего, человек должен остаться человеком.
Повествование в рассказе ведется от имени автора, не только досконально знающего лагерную жизнь, но и являющегося как бы членом бригады, где работает герой. Это позволяет ему, не являясь двойником Шухова, показать восприятие происходящего изнутри, опираясь на свой опыт “лагерника”. Граница между авторским описанием и внутренним монологом героя предстает “размытой”.
Рассказчику понятна важность того, что баланда должна быть горячей (“одна радость в баланде бывает, что горяча, но Шухову досталось теперь совсем холодная”), что хлеб надо прятать в матрасе, что от продуктовой посылки каждый становится взбудораженным, взъерошенным, будто пьяным, в конце срока проясняется, что домой таких не пускают, гонят в ссылку. Автор, укрупняя детали каторжного быта, выстраивает систему, приводя их в соответствие с обобщенной оценкой происходящего в недавнем прошлом. Один день оказывается осколком зеркала, в котором так же ясно, как и в целом, видна бесчеловечная сущность “народной” власти, противостоять которой способна только нравственная сила, скрытая в душе русского человека.
В журнальной версии 1962 г. “Один день… ” имел жанровое обозначение “повесть”. Назвать это произведение повестью автору предложили в редакции “Нового мира” “для весу”. Позже писатель сам высказал согласие, что поддался внешнему давлению. При этом в произведении заключен столь значительный эпический потенциал, что для него тесны жанровые определения рассказа или повести.
Важнейший принцип композиции произведения – “узел”, который позднее будет положен в основу крупных эпических полотен А. Солженицына. Особенности композиции обусловлены авторским замыслом. В одном дне из жизни обычного заключенного фокусируются острейшие проблемы, освещение которых осуществляется мазками, отдельными репликами.
В основу произведения положены факты, а образы героев имеют реальный прототип. Здесь автор делает сознательную установку на минимальный вымысел. Важнейшее значение для него имеет критерий жизненной правды, без которой нет правды художественной.
Сочинения по темам:
- Имя Александра Солженицына, долгое время бывшее под запретом, наконец-то по праву заняло свое место в истории русской литературы советского периода....
Основные события повести, действительно, внешне укладываются в рамки одного зимнего дня 1951 года, проведённого Иваном Денисовичем в политическом лагере где-то на северо-востоке материка. Но эта внешняя "особость" так же соотносится с типичностью событийной си-туации, как и масштаб одного дня одного лагерника - с масштабом десятков миллионов человеко-лет, вырванных ГУЛАГом из жизни народа.
Композиционно повесть воспроизводит события этого дня, с подчёркнутой пунктуально-стью повторяя все элементы режима: подъём, завтрак, развод на работу, дорога на объект, ра-бота, обед, вновь работа, пересчёт, дорога в лагерь, ужин, короткое "личное время", вечерняя поверка, отбой... События дня выстроены в повествовании последовательно, не обгоняя друг друга и не отставая одно от другого и от последовательности раз навсегда учреждённого распи-сания. Однако эти события, строго узаконенные на "архипелаге ГУЛАГ", превращаются тем самым в свою противоположность, в анти-события: ведь событие - это что-то новое, отличающееся от предшествующего хода жизни. (Какое угодно нарушение режима кажется душе заключённого облегчением, отступлением от мертвенной правильности закона: "От бурана, если рассудить, пользы никакой… А всё равно любят зэки буран и молят его. Чуть ветер покрепче завернёт - всё на небо запрокидываются: материальчику бы! Материальчику! Снежку, значит"). А если, на-пример, после утренней поверки заключённых ведут на работу, то как событие этот факт не вос-принимается - здесь именно ничего не изменяется, всё идет как заведено. Единицей исчисления лагерного времени оказывается не присущее каждому человеку "сейчас", которое предполагает ежеминутную готовность к новому событию, и не ощущение крупных этапов биографии - таких, как год, пять, десять лет, а возведённый в ранг дурной, циклической бесконечности, беспрестан-но повторяющийся день.
Здесь же следует отметить, что этот день - как единица масштаба проживаемой жизни - навязан человеку гулаговской системой, машиной, вырабатывающей несчастье. День должен быть обезличен, с него, с кровью и мясом, обдирается всё человеческое, и для арестанта он становится символом вопиющей недолжности происходящего, символом бесправности и reductio ad infinitem его личности, всего, что есть в человеке человеческого. Само название, таким образом, - и "Один день одного зэка", и "Один день Ивана Денисовича" - содержит в себе скрытое ука-зание на глубокую трагичность повествования, заключающуюся если не в невозможности, то в категорической недолжности описываемого. Третий же вариант - "Щ-854" - свидетельствует нам об автобиографичности ведущегося рассказа, а также о способности и намерении автора вывес-ти широчайшие обобщения из своей судьбы и лагерного опыта.
ОСОБЕННОСТИ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ВРЕМЕНИ. Итак, равномерность чередования сюжетных собы-тий призвана манифестировать убийственную для души заключённого механистическую однооб-разность течения лагерного дня, всей лагерной жизни. И, казалось бы, само это композиционное открытие Солженицына уже достаточно говорит читателю о лагере. Но следует отметить, а затем и "расшифровать" ещё одно важное и интересное обстоятельство. Действительно, темп и ритм течения художественного времени в повести подчёркнуто равномерны. Однако есть при всём этом в повести некие отрезки текста, в которых темп течения художественного времени изменяет-ся - убыстряется или же замедляется. Каким может быть "авторское задание" в этом случае? Рассмотрим их.
Таких моментов в повести немного, и это обстоятельство тоже неслучайно, то есть имеет свой смысл. Где, в каких эпизодах время ускоряется? Во-первых, в эпизоде работы Ивана Дени-совича на строительстве ТЭЦ. Иван Денисович с утра плохо себя чувствовал, пришёл на стройку по морозу и кладёт шлакоблоки на пронизывающем ветру. Однако после обеда, подкрепившись немного, он работает с охотой, а тут ещё перед самым снятием с объекта у каменщиков остаётся достаточно много раствора, и его можно бы выбросить: казённый. "Кажется, и бригадир велел - раствору не жалеть, за стенку его - и побёгли. Но так устроен Шухов по-дурацкому, и никак его отучить не могут: всякую вещь и труд всякий жалеет он, чтоб зря не гинули". Шухов прини-мает решение: пускай бригадир выводит бригаду на пересчёт, а двое останутся пока здесь и доизрасходуют раствор. Не зря именно последующие сцены вызвали бурное одобрение Н. С.Хрущёва; по воспоминаниям В. Я. Лакшина и самого Солженицына, на всевозможных совеща-ниях тот призывал всех учиться у Ивана Денисовича социалистическому отношению к труду. Вре-мя в этом эпизоде течёт явно ускоренно по отношению к основному, как мы помним, равно-мерному темпу: "- Ну, не удай, братцы! - Шухов кличет. Кильдигс злой стал. Не любит авралов. У них в Латвии, говорит, работали все потихоньку, и богатые все были. А жмёт и он, куда денешь-ся!
Снизу Павло прибежал, в носилки впрягшись, и мастерок в руке. И тоже класть. В пять мастерков.
Теперь только стыки успевай заделывать!"; "Раствор! Шлакоблок! Раствор! Шлакоблок""
Второй эпизод, в котором время начинает идти быстрее - это эпизод возвращения колон-ны заключённых после работы в лагерь. При пересчёте на ТЭЦ конвой долго держал их на моро-зе, и теперь зэки не хотят идти быстро, назло конвоирам: всё равно вечер уже потерян. Но вдруг передние пятёрки встряхиваются и прибавляют шагу; задние, не понимая ещё, в чём дело, пытаются узнать причину этого нарушения привычного хода дел, этого события. Она проста: из-за снежного холма показывается другая колонна, возвращающаяся из механических мастерских. А поскольку на мехзаводцев у начальства имеется подозрение о проносе в лагерь холодного оружия, то "шмонать" эту колонну будут особенно тщательно и медленно. Её необходимо обо-гнать. И вся колонна, которая только что, в отместку конвою, едва плелась, теперь понимает: об-гоним или не обгоним мы мехзавод, зависит только от нас самих. Колонна бросается вперёд, как один человек, и обгоняет других несчастных. В этом эпизоде автор явно подчёркивает напряжён-ность момента, ускоренность реакции заключённых, обыкновенно весьма вялых, богатство их пе-реживаний, то есть заставляет художественное время течь быстрее.
Замедление же темпа течения времени мы можем наблюдать в сцене отдыха заключённых перед работой. Приведённые на ТЭЦ, они сидят в большом отапливаемом зале. "Вот этот-то наш миг и есть!" Каждое мгновение здесь отделяет зэков от гулаговского мертвенного порядка, по-зволяет им вернуться к "закапсулировавшейся" (как капсулируется осколок в мышечных тканях тела) внутри них душе, человеческой личности. "А миг - наш! Пока начальство разберётся, приткнись, где потеплей, сядь, сиди, ещё наломаешь спину. Хорошо, если около печки, - портянки переобернуть да согреть их малость. Тогда во весь день ноги будут тёплые. А и без печки - всё одно хорошо". У заключённых появляется возможность задуматься, как бы очнуться от многолет-него сна души. Поэтому художественное время здесь весьма замедляется, чуть ли не останав-ливаясь: "И хоть сидела 104-я вряд ли минут двадцать, день рабочий - зимний, укороченный - был у них до шести, уж всем казалось большое счастье, уж будто и до вечера теперь недалеко".
Теперь задумаемся и мы: каково общее правило, определяющее возможность изменений в темпе течения художественного времени, применяемое А.Солженицыным в этой повести? За-медляется время или ускоряется, закон здесь общий. В лагере душа человека находится в "за-капсулированном", полуобморочном состоянии; всеми действиями и реакциями заключённого управляет, как мы уже видели, омертвлённый и бездушный распорядок гулаговского дня, единый и для множества советских уголовных и политических лагерей, и для каждого из бесчисленных заключённых. "Часов у зэка нет, время за зэка начальство знает", - прямо говорится в повес-ти. А это и означает, что заключённый лишён не только возможности точно определять темп течения отрезков времени лагерного дня, но и права как бы то ни было влиять на, дословно, "порядок вещей" в этом микрокосме - как в отношении времени, так и в любом другом отношении. Пока это так, художественное время в повести течёт равномерно, по закону ГУЛАГа.
Но едва лишь у зэка появляется возможность влиять на ход событий, вернуться - хоть в небольшой мере - к психологической роли человека, а не обезличенного номера (как не вспом-нить замятинские "нумера"!), - он возрождается как личность. Теперь он вправе, по крайней ме-ре, отказаться идти быстрее под грозными окриками конвоя, или не торопясь перемотать свои портянки у костра, или бросить свои силы на соревнование в скорости с другой колонной. Возможность свободного выбора - вот что может, во-первых, возродить к жизни человеческую душу, во-вторых, противопоставить её бездушному режиму и, в-третьих, нарушить заведённый в лагере ход времени.
В связи с этим в тексте повести композиционно присутствуют, противопоставленные друг другу, две временные зоны: зона режимного времени (время ГУЛАГа) и зона личного времени (время человека). К первой относятся все эпизоды, описывающие обязательные элементы дня в лагере, - многочисленные пересчёты, разводы на работу, дорогу на объект и обратно, тяжёлую работу и т. д. К личному же времени, времени очнувшейся души, относятся короткие минуты отды-ха, бесед, наконец - сидения за столом с миской каши или баланды. Различаются эти две зоны; внешне - равномерностью или ускоренностью/замедленностью течения художественного времени, по внутреннему же заданию - способом существования персонажа, как безликого номера или как личности.
ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ПРОСТРАНСТВО В ПОВЕСТИ. Абсолютное большинство событий в повести проис-ходит непосредственно в политическом лагере и в течение одного дня. Поэтому мы вправе гово-рить о хронотопе этого текста, стянувшего в точку дня и в точку лагеря все представления ав-тора о трагедии ГУЛАГа. Время текста, как мы уже видели, - это время несвободы, текущее рав-нодушно по отношению к личности человека. Каково же художественное пространство повести? Оно так же, как и художественное время, подчинено главной цели, организующей собой всю структуру текста: показать - не "в лоб", не публицистически-прямолинейно, - кошмар, ставший реальностью для миллионов узников системы. Что такое воля для Ивана Денисовича? Он практи-чески забыл её, сосредоточив все силы на ежеминутной борьбе за выживание. Экстремальное со-стояние полного напряжения всех сил стало для него привычным, и в этом - ещё одно проявление оксюморонной недолжности творящихся событий. Воля становится для героев "Одного дня..." пространством мифологическим, загадочным пространством представления, сказки, мечты.
Получая с воли письма об изменившейся жизни, Иван Денисович не может перевести со-общения от жены в категории своего мышления, "законсервировавшегося" с довоенных времён. Жизнь на воле изменилась, в сознании же героя она стала не более реальной, чем сказка, - какие письма могут оттуда приходить? "Писать теперь - что в омут дремучий камешки кидать. Что упало, что кануло - тому отзыва нет. Не напишешь, в какой бригаде работаешь, какой бригадир у те-бя Андрей Прокофьевич Тюрин. Сейчас с Кильдигсом, латышом, больше об чём говорить, чем с домашними. Да и они два раза в год напишут - жизни их не поймёшь".
Человек в лагере с течением срока - бесконечно повторяющегося одного и того же жесто-кого гулаговского дня - отстаёт от течения жизни на воле, которая остаётся для него в мифо-логическом пространстве, и забывает реальные образы своей собственной жизни на воле (в слу-чае Ивана Денисовича то время отодвигается ещё и войной - "Из дому Шухов ушёл двадцать третьего июня сорок первого года"). Время воли становится мифологическим временем, о кото-ром сам вспоминающий уже не знает, - правда ли то, что ему теперь кажется. .. "И вспомнить де-ревню Темгенёво и избу родную ещё меньше и меньше было ему поводов... Здешняя жизнь трепа-ла его от подъёма и до отбоя, не оставляя праздных воспоминаний".
Мифологичность системы представлений заключённого о воле, а также их эпическая обобщённость, то есть несводимость к конкретным реалиям его действительности, подчёркивают-ся в повести поэтическим образом ясного месяца, близким к фольклорной традиции. Этот образ появляется всего несколько раз, но несомненно любовное отношение к нему со стороны автора и героя, весьма близких по своей сути. Фольклорность образа месяца проявляется в сцене спора Ивана Денисовича с кавторангом: "У нас так говорили: старый месяц Бог на звёзды крошит"; ме-сяц для Ивана Денисовича - одна из онтологических субстанций, "держащих на себе" миропоря-док в народном понимании, противопоставленном гулаговскому бездушию. Поэтому можно сделать следующий вывод; образ месяца - ясного и чистого, висящего высоко в небе, - поэтически олицетворяет в повести А.Солженицына закон народной жизни, бессильный и неприменимый в грязной и жестокой лагерной жизни. Подобно тому, как недостижим он, идеально чистый и пре-красный, недостижимы в мире несвободы правда, красота и справедливость, утверждаемые этим законом. Месяц резко противопоставлен миру лагеря, "лежащему под луной" и стянувшему всю землю для Ивана Денисовича до рамок колючей проволоки, по всем своим смысловым векторам: далёкое/близкое, духовное/бесчеловечное, любимое/ненавистное, безысходно реаль-ное/идеальное, недостижимо прекрасное.
Итак, и в художественном пространстве, и в художественном времени "Одного дня Ивана Денисовича" мы встречаем резкую дихотомичность структуры: зона гулаговского времени и зона времени души личности; зона режимного пространства и зона воли как "пространства души." На-сильственная их разведённость означает то, что лагерь стремится уничтожить в человеке "душу живу", свести его до уровня забитого и запуганного животного. Против этого и направлен ос-новной пафос повести А. И,Солженицына, выраженный в стройной структуре, полноправными частями которой становятся художественное пространство и время.
(1959) была написана Александром Исаевичем Солженицыным за сорок дней; она стала первым произведением о советских концлагерях. Автор разоблачает политическую систему «родного» государства, показывая судьбу простого русского человека, ни за что лишённого свободы, обвинённого в измене родине: « …в феврале сорок второго года на Северо-Западном окружили их армию всю… И стрелять было нечем. И так их помалу немцы по лесам ловили и брали…» . Иван Денисович Шухов пробыл в плену всего «пару дней» , затем убежал, чудом добрался до своих. За патриотизм и героизм родная страна отплатила Шухову сроком. С горечью рассказывает автор, как Шухов помогал следователю придумывать «состав преступления» - несуществующее задание немецкой разведки, которое «выполнял» Иван Денисович в рядах Красной Армии. Показывая жестокость и безнравственность власти, автор подчёркивает доброту и благородство своего героя - простого человека из народа. Шухов сумел сохранить душу, не озлобился, не отгородился обидой от окружающего мира. А мир этот убог и страшен. Все порядки и законы, действующие в лагере, направлены на подавление личности и уничтожение человеческого достоинства. Голодное существование, грубость лагерного начальства, отлаженная система наказания за малейшую провинность, засилье «блатных» лишают заключённого уверенности в том, что он доживёт до освобождения, что, покидая нары на рассвете, он уляжется на них вечером. Казалось бы, в таких условиях Шухов должен опуститься, нравственно погибнуть, но этого не происходит. Иван Денисович крепко держится за выработавшуюся в лагерном быту систему нравственных запретов: НЕ клянчить, НЕ «шакалить», НЕ доносить, НЕ лизать тарелки, НЕ отлынивать от работы («В лагере вот кто подыхает: кто на санчасть надеется да кто к куму ходит стучать» ). Шухов стойко несёт своё бремя. Именно такие люди, как он, противостоят бесчеловечному режиму, они живут не по волчьим законам, навязываемым им государством, а по совести («Вот что… Николай Семёнович…я вроде это…болен - совестливо, как будто зарясь на чужое, сказал Шухов» ). Главный герой рассказа является носителем русского национального характера. Особенно яркой его чертой является потребность в труде. Несмотря на то, что труд подневольный, Шухов с азартом работает на стройке, хозяйственно заботится о том, чтобы не пропадал понапрасну цемент. У него «золотые» руки: Иван Денисович и каменщик, и сапожник, и плотник, и резчик толя. «Кто два дела руками знает, тот ещё и десять подхватит» , - говорит о нём автор. Всем своим поведением Шухов подтверждает толстовскую мысль, озвученную Пьером Безуховым: душу нельзя взять в плен. Именно поэтому Иван Денисович «уж сам не знал, хотел он воли или нет» : формальное освобождение уже ничего не изменит в системе ценностей героя, обладающего внутренней свободой - свободой духа. Эта идея проявляется в результате соотнесения Шухова с другими лагерными заключёнными: простой крестьянин превосходит своими душевными качествами капитана Буйновского, интеллигента кинорежиссёра Цезаря и других. «Жить не по лжи» , следовать принципу «не верь, не бойся, не проси» - норма поведения Ивана Денисовича и самого автора. (Как известно, прототипами этого героя были солдат-артиллерист из батареи, которой командовал на фронте Солженицын, и сам автор - заключённый № 854). Несмотря на художественную форму, рассказ близок к документальному - так точны в нём реалии лагерного быта. Однако эффект жизненной убедительности и психологической достоверности, производимый рассказом, является результатом не только стремления писателя к максимальной точности, но и мастерства, с которым выстроена композиция произведения. Повествование строится вокруг психологических «узлов» - точек наивысшего напряжения, когда Шухов в течение одного дня неоднократно оказывается между жизнью и смертью. Используя «кинематографический» приём , автор даёт крупным планом мельчайшие детали, от которых зависит жизнь его героя. Предельная детализация не делает повествование монотонным благодаря психологическому напряжению, с которым читатель следит за событиями одного дня, являющегося синекдохой жизни Ивана Денисовича. Следует отметить, что сжатие времени и концентрация пространства - один из основных законов, по которым строится художественная проза А.И. Солженицына. Именно потому, что один день является моделью всей жизни главного героя, хронологические и хронометрические детали имеют в рассказе символическое значение . Понятия «день» и «жизнь» сближаются понятием «срок» и подаются как синонимы; на страницах произведения неоднократно упоминается время, часы с двигающимися стрелками, за которыми следят осуждённые - идёт отсчёт их жизни в заключении, отнятой у них жизни. «Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три. Из-за високосных годов - три дня лишних набавлялось» , - сухо, подчёркнуто-сдержанно констатирует автор, завершая рассказ. Художественное пространство рассказа многокомпонентно : реальное, физическое - густо населено осуждёнными, надзирателями, охранниками. Это пространство несвободы. Плотность его неравномерна: в нём имеются «мёртвые зоны» (участки, которые нужно как можно быстрее миновать, чтобы не попасться на глаза лагерному начальству) и относительно безопасные ниши (например, барак с его спасительной теснотой). Лагерное пространство - пространство несвободы - выстроено концентрически: барак - зона - степь - стройка. Внутреннее пространство - пространство свободы (оно вмещает в себя родную деревню Шухова, Россию, мир) - живёт в памяти главного героя. Каждый герой несёт в себе своё внутренне пространство - составленное из воспоминаний, представлений о будущем. Следует отметить художественное своеобразие языка этого произведения. Весь рассказ представляет собой несобственно-прямую речь , в которой голос автора и его героя сливаются воедино. Тем самым достигается глубина повествования: рассказывается и о том, что доступно пониманию Шухова, и о том, что находится в компетенции только автора. Язык рассказа несёт в себе элементы сказа : диалектные и просторечные слова, маркирующие речь главного героя, а также «лагерные», т.е. жаргонные слова, передающие атмосферу особого мира - мира несвободы. Солженицын почти не использует метафор, добиваясь максимального эффекта «нагой» речи. В качестве средств выразительности автор использует пословицы
Рассказ «Один день из жизни Ивана Денисовича»
История создания. Особенности жанра. Композиция. Язык повествования. Автор в рассказе.
Лагерь, с точки зрения мужика, очень
Народная вещь.
А.Т.Твардовский
Ход урока.
1.Вступительное слово учителя.
Как вы понимаете смысл эпиграфа?
Почему мы обратились именно к словам Твардовского?
Понимая, насколько значимо содержание «Одного дня…», Твардовский определил его жанр как повесть.
А вот сам Александр Исаевич Солженицын называл свое произведение рассказом. Почему?
2.Как, когда, по какой причине именно так мыслилось повествование? (Беседа по рассказу)
«Как это родилось? Просто был такой лагерный день, тяжелая работа, я таскал носилки с напарником и подумал, как нужно описать весь лагерный мир – одним днём. Конечно, можно описать вот свои десять лет лагеря, а там всю историю лагерей, а достаточно в одном дне всё собрать…Описать один день одного среднего, ничем не примечательного человека. И будет всё. Эта родилась у меня мысль в 52году. В лагере…И вот уже в 59 году, однажды я думаю: кажется, я уже мог бы сейчас эту идею применить…»
(См. «Звезда»-1995.-11)
Первоначально рассказ назывался «Щ-854»(Один день одного зека).
Своеобразна и жанровая форма: детальная запись впечатлений, жизнеощущений одного рядового дня из жизни зэков, «сказ» о себе заключённого.
Вместе с тем писатель ставит перед собой творческую задачу: совместить две точки зрения – автора и героя, в чём - то главном схожие, но различающиеся уровнем обобщения и широтой материала.
Эта задача решается почти исключительно стилевыми средствами. Таким образом, перед нами не простой сказ, воспроизводящий речь героя, а вводящий образ повествователя, который может видеть то, чего не видит его герой.
Необычной стала организация построения произведения - композиция.
Прежде всего, это связано с пространственно – временными ориентирами. Пространство (территория страны) сужается до территории зоны, лагеря, а время до одного дня.
В то же время производится предельное обобщение происходящего.
Автор делает социальный срез общества. Перед нами русские, украинцы, молдаване, латыши, эстонцы. Старики, люди средних лет, дети. Мы видим офицера, кинорежиссёра, начальника, колхозника. Есть тут коммунисты и верующие.
Солженицын тщательно выстраивает факты, свидетельствующие об упорядоченном лагерном быте. Это целый мир со своими устоями, порядками, философией и моралью, дисциплиной и языком. (Примеры из текста)
Какова лагерная машина в действии?
И лагерные работяги, и придурки, и охрана живут по законам этого мира. Тут идёт полная замена человеческих представлений и понятий. Что значат слова свобода , дом , семья , удача ?
Вывод: лагерь-стихия, обезличивающая людей.
(«Душа арестантская и та несвободна»).
Отметим мозаичность изображения: от частей судьбы Шухова до судеб его товарищей по лагерю, от жизни лагеря к жизни страны.
Порядки в лагере в стране.
Работа в лагере в стране.
Мораль в лагере в стране.
Номера вместо людей. (Литературные аналогии)
«Потоки» людей в тюрьмы.
Солженицыным подчёркивается искусственность созданного мира. (Тьма с фальшивым светом - зона)
(Отмена воскресений)
И показывает растущее - вопреки всему - сопротивление.
Удивителен язык повествования : необычно сплетение различных речевых пластов (от лагерно - блатной лексики
до просторечья, изречений из словаря Даля)
Мы видим его раздумья о народе народном чувстве, инстинкте нравственного самосохранения.
Вместе с тем он не навязывает свою точку зрения
Эпическая сдержанность его повествования соседствует с горечью осознания наших бед и вин.
3Подведение итогов урока.
За внешней простотой и безыскусностью рассказа «Один день Ивана Денисовича» скрывается многоплановость и серьёзность повествования. Само произведение стало знаковым для нашей литературы.
Домашнее задание
Проанализировать образ Шухова. В чём его сходство и различие с другими героями?
Рассказ «Один день Ивана Денисовича» Солженицын задумал, когда был зимой 1950-1951 гг. в Экибазстузском лагере. Он решил описать все годы заключения одним днём, «и это будет всё». Первоначальное название рассказа – лагерный номер писателя.
Рассказ, который назывался «Щ-854. Один день одного зэка», написан в 1951 г. в Рязани. Там Солженицын работал учителем физики и астрономии. Рассказ был напечатан в 1962 г. в журнале «Новый мир» № 11 по ходатайству самого Хрущёва, дважды выходил отдельными книжками. Это первое напечатанное произведение Солженицына, принесшее ему славу. С 1971 г. издания рассказа уничтожались по негласной инструкции ЦК партии.
Солженицын получил множество писем от бывших заключённых. На этом материале он писал «Архипелаг ГУЛАГ», назвав «Один день Ивана Денисовича» пьедесталом к нему.
Главный герой Иван Денисович не имеет прототипа. Его характер и повадки напоминают солдата Шухова, который воевал в Великую Отечественную войну в батарее Солженицына. Но Шухов никогда не сидел. Герой – собирательный образ множества виденных Солженицыным заключённых и воплощение опыта самого Солженицына. Остальные герои рассказа написаны «с натуры», их прототипы имеют такие же биографии. Образ капитана Буйновского также собирательный.
Ахматова считала, что это произведение должен прочитать и выучить наизусть каждый человек в СССР.
Литературное направление и жанр
Солженицын назвал «Один день...» рассказом, но при печати в «Новом мире» жанр определили как повесть. Действительно, по объёму произведение может считаться повестью, но ни время действия, ни количество героев не соответствуют этому жанру. С другой стороны, в бараках сидят представители всех национальностей и слоёв населения СССР. Так что страна представляется местом заключения, «тюрьмой народов». А это обобщение позволяет назвать произведение повестью.
Литературное направление рассказа – реализм, не считая упомянутого модернистского обобщения. Как ясно из названия, показан один день заключённого. Это типичный герой, обобщённый образ не только заключённого, но и вообще советского человека, выживающего, несвободного.
Рассказ Солженицына самим фактом своего существования уничтожил стройную концепцию социалистического реализма.
Проблематика
Для советских людей рассказ открыл запретную тему – жизнь миллионов людей, попавших в лагеря. Рассказ как будто разоблачал культ личности Сталина, но имя Сталина один раз Солженицын упомянул по настоянию редактора «Нового мира» Твардовского. Для Солженицына, когда-то преданного коммуниста, попавшего в заключение за то, что в письме к другу ругал «Пахана» (Сталина), это произведение – разоблачение всего советского строя и общества.
В рассказе поднимается множество философских и этических проблем: свобода и достоинство человека, справедливость наказания, проблема взаимоотношений между людьми.
Солженицын обращаетс к традиционной для русской литературы проблеме маленького человека. Цель многочисленных советских лагерей – всех людей сделать маленькими, винтиками большого механизма. Кто маленьким стать не может, должен погибнуть. Рассказ обобщённо изображает всю страну как большой лагерный барак. Сам Солженицын говорил: «Мне виделся советский режим, а не Сталин один». Так понимали произведение читатели. Это быстро поняли и власти и объявили рассказ вне закона.
Сюжет и композиция
Солженицын задался целью описать один день, с раннего утра и до позднего вечера, обычного человека, ничем не примечательного заключённого. Через рассуждения или воспоминания Ивана Денисовича читатель узнаёт мельчайшие подробности жизни зэков, некоторые факты биографии главного героя и его окружения и причины, по которым герои попали в лагерь.
Этот день Иван Денисович считает почти счастливым. Лакшин замечал, что это сильный художественный ход, потому что читатель сам домысливает, каким может быть самый несчастный день. Маршак отметил, что это повесть не о лагере, а о человеке.
Герои рассказа
Шухов – крестьянин, солдат. Он попал в лагерь по обычной причине. Он честно воевал на фронте, но оказался в плену, из которого бежал. Этого было достаточно для обвинения.
Шухов – носитель народной крестьянской психологии. Его черты характера типичны для русского простого человека. Он добрый, но не лишён лукавства, выносливый и жизнестойкий, способен к любой работе руками, прекрасный мастер. Шухову странно сидеть в чистой комнате и целых 5 минут ничего не делать. Чуковский назвал его родным братом Василия Тёркина.
Солженицын умышленно не сделал героя интеллигентом или несправедливо пострадавшим офицером, коммунистом. Это должен был быть «средний солдат ГУЛАГа, на которого всё сыплется».
Лагерь и советская власть в рассказе описываются глазами Шухова и приобретают черты творца и его творения, но творец этот – враг человека. Человек в лагере противостоит всему. Например, силам природы: 37 градусов Шухова противостоят 27 градусам мороза.
У лагеря своя история, мифология. Иван Денисович вспоминает, как у него отобрали ботинки, выдав валенки (чтобы не было двух пар обуви), как, чтобы мучить людей, велели собирать хлеб в чемоданы (и нужно было помечать свой кусок). Время в этом хронотопе тоже течёт по своим законам, потому что в этом лагере ни у кого не было конца срока. В этом контексте иронично звучит утверждение, что человек в лагере дороже золота, потому что вместо потерянного зэка надзиратель добавит свою голову. Таким образом, количество людей в этом мифологическом мире не уменьшается.
Время тоже не принадлежит заключённым, потому что лагерник живёт для себя только 20 минут в день:10 минут за завтраком, по 5 за обедом и ужином.
В лагере особые законы, по которым человек человеку волк (недаром фамилия начальника режима лейтенанта Волковой). Для этого сурового мира даны свои критерии жизни и справедливости. Им учит Шухова его первый бригадир. Он говорит, что в лагере «закон – тайга», и учит, что погибает тот, кто лижет миски, надеется на санчасть и стучит «куму» (чекисту) на других. Но, если вдуматься, это законы человеческого общежития: нельзя унижаться, притворяться и предавать ближнего.
Всем героям рассказа автор глазами Шухова уделяет равное внимание. И все они ведут себя достойно. Солженицын восхищается баптистом Алёшкой, который не оставляет молитву и так искусно прячет в щель в стене книжечку, в которой переписано пол-Евангелия, что её до сих пор не нашли при обыске. Симпатичны писателю западные украинцы, бандеровцы, которые тоже молятся перед едой. Иван Денисович сочувствует Гопчику, мальчишке, которого посадили за то, что носил бандеровцам в лес молоко.
Бригадир Тюрин описан почти с любовью. Он – «сын ГУЛАГа, сидящий второй срок. Он заботится о своих подопечных, а бригадир – это всё в лагере.
Не теряют достоинства в любых обстоятельствах бывший кинорежиссёр Цезарь Маркович, бывший капитан второго ранга Буйновский, бывший бандеровец Павел.
Солженицын вместе со своим героем осуждает Пантелеева, который остаётся в лагере, чтобы стучать на кого-то, утратившего человеческий облик Фетюкова, который лижет миски и выпрашивает окурки.
Художественное своеобразие рассказа
В рассказе сняты языковые табу. Страна познакомилась с жаргоном заключённых (зэк, шмон, шерстить, качать права). В конце рассказа прилагался словарик для тех, кто имел счастье таких слов не узнать.
Рассказ написан от третьего лица, читатель видит Ивана Денисовича со стороны, весь его длинный день проходит перед глазами. Но при этом всё происходящее Солженицын описывает словами и мыслями Ивана Денисовича, человека из народа, крестьянина. Он выживает хитростью, изворотливостью. Так возникают особые лагерные афоризмы: работа – палка о двух концах; для людей давай качество, а для начальника – показуху; надо стараться. чтобы надзиратель тебя не видел в одиночку, а только в толпе.