Сравнительная характеристика образов Моцарта и Сальери (по трагедии А. С


МОЦАРТ - центральный персонаж трагедии А.С.Пушкина «Моцарт и Сальери» (1830). Пушкинский М. столь же далек от реального Вольфганга Амадея Моцарта (1756-1791), сколь и весь сюжет трагедии, основанный на легенде (ныне опровергнутой), будто Моцарт был отравлен Антонио Сальери, питавшим к нему жгучую зависть. Известен комментарий Пушкина, касающийся интриги трагедии: «Завистник, который мог освистать «Дон Жуана», мог отравить его творца». В этом высказывании ключевым словом является гипотетическое «мог», указывающее на художественный вымысел. Подобное указание содержится в «ошибках» Пушкина относительно моцартов-ских произведений, упоминаемых в трагедии (например, после слов «слепой скрыпач в трактире разыгрывал voi che sapete» следует ремарка «старик играет арию из Дон-Жуана»; в действительности это строка арии Керубино из «Свадьбы Фигаро»).

Независимо от происхождения подобных ошибок (случайны они или преднамеренны), эффект, создаваемый ими, дезавуирует документальность изображаемого. Образ М. представлен в трагедии двояко: непосредственно в действии и в монологах Сальери, который только и думает о нем, оставаясь наедине с самим собой, разъедаемый завистью к «гуляке праздному», озаренному бессмертным гением «не в награду» за труды и усердие. М., каким он явлен в действии, близок словесному портрету, составленному Сальери. Он и гуляка, и «безумец», музыкант, творящий спонтанно, без каких-либо умственных усилий. У М. нет и тени гордости относительно своего гения, нет ощущения собственного избранничества, которое переполняет Сальери («Я избран…»). Патетические слова Сальери: «Ты, Моцарт, бог» - он парирует иронической репликой, что «божество мое проголодалось». М. столь щедр к людям, что готов видеть гениев чуть ли не в каждом: и в Сальери, и в Бомарше, а за компанию и в себе самом. Даже нелепый уличный скрипач в глазах М. чудо: ему чудно от этой игры, Сальери - чудно воодушевление М. презренным фигляром. Щедрость М. сродни его простодушию и детской доверчивости. Детское в пушкинском М. не имеет ничего общего с манерной ребячливостью героя модной в 80-е годы пьесы П.Шеффера «Амадей», в которой М. был выведен капризным и вздорным ребенком, досаждающим грубостью и дурными манерами. У Пушкина М. по-детски открыт и безыскусен. Примечательная особенность - у М. отсутствуют реплики-апарте, произносимые «в сторону» и выражающие обычно «задние мысли». Таких мыслей у М. нет в отношении Сальери, и он, разумеется, не подозревает, что поднесенная тем «чаша дружбы» отравлена. В образе М. нашел выражение пушкинский идеал «прямого поэта», который «сетует душой на пышных играх Мельпомены и улыбается забаве площадной и вольности лубочной сцены». Именно «прямому поэту» в лице М. дарована высшая мудрость, что «…гений и злодейство - две вещи несовместные» - истина, которую так и не понял Сальери.

Гении и злодейство —

Две вещи несовместные.

А. Пушкин. Моцарт и Сальери

В основу «маленькой трагедии» Пушкина о Моцарте и Сальери положена известная легенда о смерти знаменито-го композитора от руки друга-музыканта, завидующего его славе и таланту.

Перед нами предстают два человека, чья жизнь тесно связана с музыкой, но цели и мотивы творчества — раз-личны. Сальери с детства увлекся музыкой и поставил себе целью постичь тайну чудесных звуков, заставляющих людей плакать и смеяться. Но, упорно обучаясь, стремясь придать пальцам «послушную, сухую беглость и верность уху», он выбрал дорогу ремесла:

Звуки умертвив, Музыку я разъял, как труп. Поверил Я алгеброй гармонию.

Лишь достигнув намеченных результатов, музыкант «дер-знул... предаться неге творческой мечты». Претерпевший за время обучения множество невзгод и лишений, Сальери относится к написанию произведений как к тяжелому кро-потливому труду, заслуженной наградой за который явля-ются успех и слава.

Усильным, напряженным постоянством Я наконец в искусстве безграничном Достигнул степени высокой. Слава Мне улыбнулась...

Именно поэтому он не приемлет «легкомысленного» от-ношения Моцарта к своему великому таланту. Но для Моцарта музыка — это всегда радость творчества, внут-ренняя свобода. Он независим от мнения окружающих. Легко, без принуждения дается ему волшебное искусство, вызывая зависть и раздражение Сальери:

Где ж правота, когда священный дар, Когда бессмертный гений — не в награду Любви горящей, самоотверженья, Трудов, усердия, молений послан — А озаряет голову безумца, Гуляки праздного?..

Для самолюбивого и гордого Сальери непостижимо то, что наделенный божественным даром композитор может остановиться, чтобы послушать безыскусную игру слепого уличного музыканта и еще находить в этом удовольствие. Сальери обескуражен и раздражен предложением Моцар-та разделить его радость:

Мне не смешно, когда маляр негодный Мне пачкает Мадонну Рафаэля, Мне не смешно, когда фигляр презренный Пародией бесчестит Алигьери.

Непосредственному и веселому восприятию жизни Мо-царта Пушкин противопоставляет нравственную ограни-ченность Сальери, которая и приводит его к мысли отра-вить великого композитора. Свои зависть и ревность Са-льери оправдывает ложным беспокойством о судьбе ис-кусства, которое, будучи поднято Моцартом на недосягае-мую высоту, будет обречено вновь пасть вниз после его смерти: Материал с сайта

Я избран, чтоб его Остановить — не то мы все погибли, Мы все, жрецы, служители музыки, Не я один с моей глухою славой...

Позиции Сальери противопоставлена убежденность Моцарта в том, что «гений и злодейство — две вещи несов-местные». Моцарту чуждо самолюбование и гордыня, он не возвышает, а приравнивает себя ко всем, умеющим чув-ствовать «силу гармонии»:

Нас мало избранных, счастливцев праздных, Пренебрегающих презренной пользой, Единого прекрасного жрецов.

Я думаю, что именно истинный талант и внутренняя свобода ставят Моцарта выше Сальери, который навсегда останется в проигрыше после смерти своего замечательно-го друга, потому что с нечистой совестью никогда не при-коснуться к тайнам надчеловеческого...

Моцарт :

Постой же: вот тебе,

Пей за моё здоровье.

Но божество моё проголодалось.

Он же гений,Как ты да я.

А гений и злодейство -Две вещи несовместные.

Здоровье, друг.

За искренний союз,

Связующий Моцарта и Сальери ,

Двух сыновей гармонии.

Когда бы все так чувствовали силу

Гармонии! Но нет: тогда б не мог

И мир существовать;

Никто б не стал

Заботиться о нуждах низкой жизни;

Все предались бы вольному искусству.

Нас мало избранных, счастливцев праздных,

Пренебрегающих презренной пользой,

Единого прекрасного жрецов.

Сальери:

Все говорят: нет правды на земле.Но правды нет - и выше.

Поставил я подножием искусству;

Я сделался ремесленник: перстам

Придал послушную сухую беглость

И верность уху. Звуки умертвив,

Музыку я разъял как труп. А ныне - сам скажу - я ныне

Завистник .

Я завидую; глубоко,

Мучительно завидую. - О небо!

Где ж правота, когда священный дар,

Когда бессмертный гений - не в награду

Любви горящей, самоотверженья,

Трудов, усердия, молений послан -А озаряет голову безумца,

Гуляки праздного?.. Мне не смешно, когда маляр негодный

Мне пачкает Мадонну Рафаэля;

Мне не смешно, когда фигляр презренный

Пародией бесчестит Алигьери.

Пошёл, старик. Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь.Я знаю, я.

Я избран, чтоб его

Остановить - не то, мы все погибли,

Мы все, жрецы, служители музыки...

Но ужель он прав,

И я не гений?

Гений и злодействоДве вещи несовместные. Неправда:

А Бонаротти? или это сказка

Тупой, бессмысленной толпы - и не был

Убийцею создатель Ватикана?


Написать ценное, интересное сочинение, удерживаясь в рамках определенной темы, – так же трудно, как и выкопать глубокую, но узкую яму. Предложенные темы сочинений были довольно узки для меня: они сковывали мысль, не давали ей свободно развиваться, и поэтому я выбрал свободную. Я бы назвал её так: "Тема свободы в "Моцарте и Сальери" Пушкина".

Тема свободы в "Моцарте и Сальери" Пушкина

Эта тема интересна мне тем, что затрагивает вопросы, ответы на которые - неоднозначны.

Для Пушкина, человека, которого можно назвать в высшей степени свободным, эта тема очень важна и поднимается во многих его произведениях.

"Моцарт и Сальери" - произведение, в котором сталкиваются две личности, два мировосприятия, и, соответственно, два разных отношения к свободе. Рассмотрим, что значит быть свободным для Сальери. Не случайно этот герой первым появляется в произведении, и первое, что мы слышим - это разговор о себе:

Для меня это так ясно, как простая гамма

Родился я с любовию к искусству

Я слушал и заслушивался - слезы

Невольные и сладкие текли

преодолел

Я ранние невзгоды, ремесло

Поставил я подножием искусству,

Я сделался ремесленник

Можно возразить, что это характерно для драматургии, где герой должен сам себя представить, сам рассказать о себе. Моцарт тоже часто произносит "я". Но у Сальери это личное местоимение звучит, как заклинание, прёт из всех щелей, особенно в строчке:

Я знаю, я!

Так же важно, что в первых строках пьесы Сальери не только сконцентрирован на своем я, но и сразу же противопоставляет его "всем", мнению толпы:

Все говорят: нет правды на земле,

Но Для меня

Важно и то, что личное мнение Сальери противостоит не только людскому мнению, но и высшим силам: "но правды нет и выше".

Выходит, Сальери ставит себя судьей над всем миром: и человеческим, и божественным. В своих репликах, он бессознательно подчеркивает то, что его убеждения – не просто мнение, а знание, не допускающее сомнения. В качестве примеров подойдут такие строки, как:

Но правды нет и выше

Труден первый шаг

И скучен первый путь

Сальери понимает свободу, как полную независимость от всех и от всего. Причем, как независимость, не допускающую другой точки зрения. Сальери уже все решил, и с уверенностью судит всех, замахиваясь даже на высшие силы:

Где ж правота

Встает вопрос: на чем же он строит свое мировоззрение? Сальери сам рассказывает об этом в пьесе:

Поставил я подножием искусству

Придал послушную, сухую беглость

Музыку я разъял, как труп. Поверил

Я алгеброй гармонию….

Из этих строк видно, что Сальери по отношению к музыке выступает, как обладатель. Как мастер владеет инструментом, так Сальери хочет владеть стихией музыки. Он разобрался в ее устройстве, овладел техникой. У него возникло ощущение, что он владеет стихией музыки полностью, он может брать, передавать, развивать музыку, как вещь, сделанную мастером. Он полагает, что нет в стихии музыки ничего, что ему неподвластно. И в этом Сальери видит и утверждает свою свободу.

Интересно, что считая себя овладевшим музыкой, Сальери стремится подчинить себе и саму жизнь, судьбы людей, направить развитие искусства. Пушкин видит здесь связь, переходы от одной идеи к другой. Поставив себя над миром, над стихией музыки, Сальери ставит себя и над человеческой жизнью. Сделав правду относительной (нет правды на земле…), он начинает активно утверждать свою правду. Свобода Сальери отказывает в свободе Моцарту.

У Моцарта мы можем наблюдать совсем иную свободу. Мы встречаем Моцарта в самых разнообразных связях с миром, по отношению к которому он ощущает себя его частью, хотя это и не мешает ему чувствовать себя одиноким.

Речь Моцарта очень отличается от речи Сальери. Сразу возникает ощущение, что не Моцарт владеет музыкой, а музыка владеет им. Не случайно Пушкин выбирает такие выражения для Моцарта:

Намедни ночью

Бессонница меня томила…

в голову пришли мне две – три мысли

хотелось

Твое мне слышать мненье…

Итак, мы слышим в речи Моцарта сплошные пассивные конструкции. И даже:

Мой реквием меня тревожит.

Музыка владеет Моцартом, и она решает его судьбу, ведь даже Реквием пришел за ним…

Можно сказать на это: где же тут свобода?

Моцарту А. С. Пушкин вложил свои любимые слова и темы:

Нас мало Счастливцев праздных,

Пренебрегающих презренной пользой,

Единого прекрасного жрецов…

Слово "праздный" в определенном смысле – синоним "свободный". “Праздный” - это пустой, освобожденный от чего-то. От чего же свободен Моцарт, в отличие от Сальери? От всего того, что управляет Сальери: от узости одинокого, ограниченного Я, от власти рассудка, логики, "алгебры", которая управляет Сальери. От желания быть лучшим (“как ты да я”). Моцарт связан со всем миром, не случайно в короткой пьесе прозвучали и жена, и мальчишка, и слепой старик. Моцарт постоянно обращается к точке зрения Сальери, он в диалоге с ним, и со всем миром. Такие связи сами по себе могут удержать человека от любого "злодейства".

Подводя итоги, скажу следующее: свобода может быть направлена на себя и от себя – к миру. Первая – порабощает человека себе самому, причем не делает человека целостным. И легко оборачивается преступлением. Вторая свобода не так заметна со стороны. Диалог с миром, открытость другому человеку, сознанию, точке зрения - наполняет человека жизненной силой, любовью, вызывает желание творить добро.

Искусство творится не одним человеком. Замкнувшийся на себе человек никогда не создаст великое произведение. Это как “стружка, заверченная вокруг собственной пустоты”. Не случайно Сальери достиг славы, но нигде у Пушкина не сказано о том, какое воздействие оказывало его искусство на людей. Музыка же Моцарта вызывает слезы. Она создана свободным от самого себя человеком и поэтому сама эта музыка может изменять человека, освобождать, увлекать его. Намек на это есть в конце пьесы, где Сальери, слушая Реквием, не просто плачет. У него впервые, под влиянием этой музыки, зашевелилось сомнение в самом себе, своей правоте. Он впервые обращается к себе с вопросом о собственной правоте.

Характеристика образа Сальери в трагедии Пушкина «Моцарт и Сальери»

«пользу» Моцарта для искусства. Он воспринимает музыку по преимуществу как сумму технических приемов, с помощью которых выражается гармония. Восторгаясь Глюком, Пиччини, Гайдном, он извлекал из их искусства прямую пользу: усваивал новые, открытые ими «тайны». В музыке Моцарта его привлекает «глубина», «стройность», то есть сама гармония. Но, если можно научиться «приемам», то гармонии нельзя -она неповторима. Следовательно,

Подымет ли он тем искусство? Нет;

«приемы», «тайны» доступны только посвященным, жрецам, «служителям музыки», то искусство предназначе но для них. Посторонних Сальери не впускает в храм искусства. Такому кастовому - и по существу своему антидемократическому - пониманию искусства совершенно чужд Моцарт, который сожалеет о том, что не все чувствуют «силу гармонии», но объясняет это не извечной и будто бы необходимой отгороженностью искусства от жизни, а вполне реальными условиями:

Тогда б не мог

Все предались бы вольному искусству.

«долге». Торжество «долга» обычно означало победу разума над страстями. Рассудочный Сальери стремится убедить себя в том, что он овладел своими страстями и подчинил их разуму. На самом же деле страсти владеют им, а разум стал их послушным слугой. Так в рационализме Сальери Пушкин обнаруживает черту, более свойственную индивидуалистическому сознанию, роднящую Сальери с мрачными и своевольными героями «жестокого века». Как бы ни был рассудочен Сальери, какими бы доказательствами ни обставлял свое злодеяние, он бессилен перед сложностью, диалектичностью мира, перед единством и цельностью животворящей природы. Пушкин последовательно снял все логические умозаключения Сальери, заставил его самораскрыться и обнаружить мелкую, низменную страсть, которая движет Сальери и которой он не может противиться. Моцарт становится живым воплощением «безумства» природы и главной преградой на пути самоутверждения Сальери. Само существование Моцарта Сальери воспринимает как дерзкий вызов своим жизненным принципам. Гениальность Моцарта отрицает «гениальность» Сальери, который любит Моцарта, мучается этой любовью, искренне наслаждается, слушая его музыку, плачет над ней, но при этом всегда помнит о той сокровенно-темной уязвленности самолюбия, которая поднимается из глубин его души. Теперь Сальери знает, что творчеством он не сможет доказать свое превосходство; теперь он пускает в ход яд, который хранил много лет, чтобы с помощью преступления войти в число избранных и обрести славу. Композитор, тонко чувствующий гармонию, отравляет гения гармонии!

В сцене отравления Пушкин сталкивает два контрастных начала. Моцарт, объединяя себя и Сальери («Он же гений, как ты да я», «За твое здоровье, друг, за искренний союз, связующий Моцарта и Сальери», «Нас мало избранных...»), убежден в союзе двух сыновей гармонии и в несовместимости гения и злодейства. Сальери же, напротив, отъединяет Моцарта от себя - «Постой, постой, постой!.. Ты выпил?., без меня?»

Судьбе моей: я избран, чтоб его

«и больно, и приятно». Жизнь Моцарта принесла Сальери страдание. Отравив Моцарта, он уничтожил причину страдания, и теперь ему «и больно, и приятно». Однако исполнение «тяжкого долга» вновь возвращает Сальери к исходному моменту. Казалось, ничто не мешает ему считать себя гением, но Сальери - перед новой загадкой. Слова Моцарта и он сам оживают в его уме:

Опять Сальери сталкивается с «ошибкой» природы. Ссылка на Буонарроти лишь оттеняет тот бесспорный факт, что в основе зависти Сальери лежат не высшие соображения о музыке, а мелочное и суетное тщеславие. «Тяжкий долг» Сальери получает точное и прямое обозначение - злодейство.

Так Пушкин восстанавливает объективный смысл совершенных Сальери действий: начав со всеобщего отрицания, завистник пришел к отрицанию конкретной личности. Устранение Моцарта вновь ставит перед Сальери общую проблему, но повернутую уже иной - нравственной - стороной. И Сальери опять ищет конкретный пример. Воспаленный низменной страстью, он готов вновь выковать бесконечную рассудочную цепь холодных софизмов, как всякий человек, тщетно пытающийся на свой лад переделать лицо мира и не доверяющий разумным и прекрасным закономерностям жизни.