Образная характеристика плюшкина. Образ и характеристика плюшкина в поэме мертвые души гоголя сочинение

Энциклопедичный YouTube

1 / 3

✪ Плюшкин. В доме Плюшкина

✪ Чичиков у Плюшкина

✪ Плюшкин. Сделка

Субтитры

Биография Плюшкина:

В молодости был женат, был отцом двух дочерей и сына. Был владельцем богатейшего имения. Слыл бережливым хозяином:

сосед заезжал к нему пообедать, слушать и учиться у него хозяйству и мудрой скупости. Все текло живо и совершалось размеренным ходом: двигались мельницы, валяльни, работали суконные фабрики, столярные станки, прядильни; везде во все входил зоркий взгляд хозяина и, как трудолюбивый паук, бегал хлопотливо, но расторопно, по всем концам своей хозяйственной паутины. Слишком сильные чувства не отражались в чертах лица его, но в глазах был виден ум; опытностию и познанием света была проникнута речь его, и гостю было приятно его слушать; приветливая и говорливая хозяйка славилась хлебосольством; навстречу выходили две миловидные дочки, обе белокурые и свежие, как розы; выбегал сын, разбитной мальчишка, и целовался со всеми, мало обращая внимания на то, рад ли, или не рад был этому гость. В доме были открыты все окна, антресоли были заняты квартирою учителя-француза, который славно брился и был большой стрелок: приносил всегда к обеду тетерек или уток, а иногда и одни воробьиные яйца, из которых заказывал себе яичницу, потому что больше в целом доме никто её не ел. На антресолях жила также его компатриотка, наставница двух девиц. Сам хозяин являлся к столу в сюртуке, хотя несколько поношенном, но опрятном, локти были в порядке: нигде никакой заплаты. Но добрая хозяйка умерла; часть ключей, а с ними мелких забот, перешла к нему. Плюшкин стал беспокойнее и, как все вдовцы, подозрительнее и скупее. На старшую дочь Александру Степановну он не мог во всем положиться, да и был прав, потому что Александра Степановна скоро убежала с штабс-ротмистром, бог весть какого кавалерийского полка, и повенчалась с ним где-то наскоро в деревенской церкви, зная, что отец не любит офицеров по странному предубеждению, будто бы все военные картежники и мотишки. Отец послал ей на дорогу проклятие, а преследовать не заботился. В доме стало ещё пустее. Во владельце стала заметнее обнаруживаться скупость, сверкнувшая в жестких волосах его седина, верная подруга её, помогла ей ещё более развиться; учитель-француз был отпущен, потому что сыну пришла пора на службу; мадам была прогнана, потому что оказалась не безгрешною в похищении Александры Степановны; сын, будучи отправлен в губернский город, с тем чтобы узнать в палате, по мнению отца, службу существенную, определился вместо того в полк и написал к отцу уже по своем определении, прося денег на обмундировку; весьма естественно, что он получил на это то, что называется в простонародии шиш. Наконец последняя дочь, остававшаяся с ним в доме, умерла, и старик очутился один сторожем, хранителем и владетелем своих богатств. Одинокая жизнь дала сытную пищу скупости, которая, как известно, имеет волчий голод и чем более пожирает, тем становится ненасытнее; человеческие чувства, которые и без того не были в нём глубоки, мелели ежеминутно, и каждый день что-нибудь утрачивалось в этой изношенной развалине. Случись же под такую минуту, как будто нарочно в подтверждение его мнения о военных, что сын его проигрался в карты; он послал ему от души своё отцовское проклятие и никогда уже не интересовался знать, существует ли он на свете, или нет. С каждым годом притворялись окна в его доме, наконец остались только два. <…> с каждым годом уходили из вида более и более главные части хозяйства, и мелкий взгляд его обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал в своей комнате; неуступчивее становился он к покупщикам, которые приезжали забирать у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а не человек; сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука в подвалах превратилась в камень, и нужно было её рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно было притронуться: они обращались в пыль. Он уже позабывал сам, сколько у него было чего, и помнил только, в каком месте стоял у него в шкафу графинчик с остатком какой-нибудь настойки, на котором он сам сделал наметку, чтобы никто воровским образом её не выпил, да где лежало перышко или сургучик. А между тем в хозяйстве доход собирался по-прежнему: столько же оброку должен был принесть мужик, таким же приносом орехов обложена была всякая баба, столько же поставов холста должна была наткать ткачиха, - все это сваливалось в кладовые, и все становилось гниль и прореха, и сам он обратился наконец в какую-то прореху на человечестве. Александра Степановна как-то приезжала раза два с маленьким сынком, пытаясь, нельзя ли чего-нибудь получить; видно, походная жизнь с штабс-ротмистром не была так привлекательна, какою казалась до свадьбы. Плюшкин, однако же, её простил и даже дал маленькому внучку поиграть какую-то пуговицу, лежавшую на столе, но денег ничего не дал. В другой раз Александра Степановна приехала с двумя малютками и привезла ему кулич к чаю и новый халат, потому что у батюшки был такой халат, на который глядеть не только было совестно, но даже стыдно. Плюшкин приласкал обоих внуков и, посадивши их к себе одного на правое колено, а другого на левое, покачал их совершенно таким образом, как будто они ехали на лошадях, кулич и халат взял, но дочери решительно ничего не дал; с тем и уехала Александра Степановна.

Описывая маниакальную жадность своего героя, Гоголь сообщает: …он ходил ещё каждый день по улицам своей деревни, заглядывал под мостики, под перекладины и всё, что ни попадалось ему: старая подошва, бабья тряпка, железный гвоздь, глиняный черепок, - всё тащил к себе и складывал в ту кучу, которую Чичиков заметил в углу комнаты… после него незачем было мести улицу: случилось проезжавшему офицеру потерять шпору, шпора эта мигом отправилась в известную кучу: если баба… позабывала ведро - он утаскивал и ведро.

Писатель даёт описание следущее внешности своего необычного героя: лицо его не представляло ничего особенного и выглядело как и у других худощавых стариков. Лишь подбородок выступал очень далеко вперёд, да привлекали внимание маленькие глазки, бегавшие как мыши из-под высоко поднятых бровей. Гораздо замечательнее был наряд его: никакими средствами и стараньями нельзя бы докопаться, из чего состряпан его халат: рукава и верхние полы до того засалились и залоснились, что походили на юфть, какая идёт на сапоги; позади вместо двух болтались четыре полы, из которых охлопьями лезла хлопчатая бумага. На шее тоже было повязано что-то такое, которого нельзя было разобрать: чулок ли, подвязка ли, или набрюшник, только никак не галстук.

Встрече Чичикова героя с Плюшкиным в ней предшествует описание разорённой деревни и полуразрушенной фамильной усадьбы Плюшкина: какую-то особую ветхость заметил он (то есть Чичиков) на всех деревянных строениях: бревно на избах было темно и старо; многие крыши сквозили как решето: на иных оставался только конёк вверху да жерди по сторонам в виде рёбер… Окна в избёнках были без стёкол, иные были заткнуты тряпкой или зипуном… Частями стал выказываться господский дом…Каким-то дряхлым инвалидом глядел сей странный замок, длинный, длинный непомерно…Стены дома ощеливали местами нагую штукатурную решётку…Из окон только два были открыты, прочие были заставлены ставнями или даже забиты досками…Зелёная плесень уже покрыла ограду и ворота. Некоторое оживление вносил в эту печальную картину «весёлый сад» - старый, заросший и заглохлый, уходивший за усадьбой куда-то в поле.

При появлении хозяина всего этого пришедшего в полный упадок имения Чичиков первоначально принимает его за старуху-ключницу - настолько диковинно, грязно и бедно был тот одет: Послушай, матушка, - сказал он, выходя из брички - Что барин?.. .

Восприятие:

По мнению некоторых исследователей творчества Н. В. Гоголя, образ этого полупомешанного помещика-скопидома является наиболее ярким и удачным в описании «деловых партнёров» Чичикова в поэме «Мёртвые души» и представлял наибольший интерес для самого писателя. В литературной критике сложилось восприятие этого необычного персонажа Н. В. Гоголя как некий эталон скопидомства, жадности и крохоборства. Сам же писатель несомненно интересуется и историей превращения этого, в молодости образованного и неглупого человека в ходячее посмешище даже для собственных крестьян и в больную, злокозненную личность, отказавшуюся от поддержки и участия в судьбе своих собственных дочерей, сына и внуков.

В русском разговорном языке и в литературной традиции имя «Плюшкин» стало нарицательным обозначением для мелочных, скупых людей, охваченных страстью к накопительству ненужных им, а подчас и совершенно бесполезных вещей. Его поведение, описанное в поэме Н. В. Гоголя, является типичнейшим проявлением такого психического заболевания (психического расстройства), как патологическое накопительство . В зарубежной медицинской литературе даже введён особый термин - «

Один из самых ярких персонажей Гоголя, литературный герой, чье имя давно уже стало нарицательным, персонаж, который запомнился всем, кто читал "Мертвые души" - помещик Степан Плюшкин. Его запоминающаяся фигура замыкает галерею образов помещиков, представленных Гоголем в поэме. Плюшкин, давший свое имя даже официальному заболеванию (синдром Плюшкина, или патологическое накопительство), является по сути очень богатым человеком, приведшим обширное хозяйство к полнейшему упадку, а огромное количество крепостных - к бедности и жалкому существованию.

Этот пятый и последний компаньон Чичикова является ярким примером того, насколько может омертветь человеческая душа. Поэтому название поэмы очень символично: не только прямо указывает, что речь идет о "мертвых душах" - как называли умерших крепостных, но и о жалких, лишенных человеческих качеств, опустошенных душонках помещиков и чиновников.

Характеристика героя

("Плюшкин", художник Александр Агин, 1846-47 )

Знакомство читателя с помещиком Плюшкиным Гоголь начинает с описания окрестностей поместья. Все свидетельствует о запустении, недостаточном финансировании и отсутствии твердой руки хозяина: ветхие домишки с дырявыми крышами и окнами без стекол. Оживляет грустный пейзаж хозяйский сад, хоть и запущенный, но описываемый гораздо более позитивными красками: чистый, опрятный, наполненный воздухом, с «правильной мраморной сверкающей колонной». Однако жилище Плюшкина снова навевает тоску, вокруг запустение, уныние и горы бесполезного, но крайне необходимого старику хлама.

Являясь самым богатым помещиком губернии (количество крепостных достигало 1000), Плюшкин жил в крайней нищете, питаясь объедками и засохшими сухарями, что не доставляло ему ни малейшего дискомфорта. Он был крайне подозрительным, все вокруг казались ему коварными и неблагонадежными, даже родные дети. Лишь страсть к накопительству была важна для Плюшкина, он собирал на улице все, что попадалось под руку, и тащил в дом.

("Чичиков у Плюшкина", художник Александр Агин, 1846-47 )

В отличие от других персонажей, история жизни Плюшкина приведена полностью. Автор знакомит читателя с молодым помещиком, рассказывая о хорошей семье, любимой жене и троих детях. Соседи даже приезжали к рачительному хозяину для того, чтобы поучиться у него. Но умерла жена, старшая дочь сбежала с военным, сын пошел в армию, чего отец не одобрял, а младшая дочь тоже умерла. И постепенно уважаемый помещик превратился в человека, вся жизнь которая подчинена накопительству ради самого процесса накопления. Все прочие человеческие чувства, не отличавшиеся и ранее яркостью, угасли в нем совсем.

Интересно, что некоторые профессора психиатрии упоминали, что Гоголь очень четко и в то же время художественно описал типичный случай старческого слабоумия. Другие же, например, психиатр Я.Ф. Каплан, отрицают эту возможность, говоря о том, что психопатологические черты не проступают в достаточной степени у Плюшкина, и Гоголь просто осветил состояние старости, которое встречал повсюду.

Образ героя в произведении

Сам Степан Плюшкин описан как существо, одетое в неопрятные лохмотья, издалека похожее на женщину, однако щетина на лице все же дала понять, что перед главным героем - представитель сильного пола. При общей аморфности этой фигуры писатель заостряет внимание на отдельных чертах лицах: выдающийся вперед подбородок, крючковатый нос, отсутствие зубов, глаза, выражающие подозрительность.

Гоголь - великий мастер слова - яркими мазками показывает нам постепенное, но необратимое изменение человеческой личности. Человек, в глазах которого в прежние годы светился ум, постепенно превращается в жалкого скрягу, утратившего все лучшие чувства и эмоции. Главная цель писателя - показать, насколько страшна может быть грядущая старость, как небольшие человеческие слабости могут превратиться в патологические черты при определенных жизненных обстоятельствах.

Если бы писатель хотел просто изобразить патологического скрягу, он бы не вдавался в подробности его молодости, описание обстоятельств, приведших к нынешнему состоянию. Сам автор говорит нам, что Степан Плюшкин - это будущее пламенного юноши в старости, тот неприглядный портрет, увидев который, молодой человек отскочил бы в ужасе.

("Крестьяне у Плюшкина", художник Александр Агин, 1846-47 )

Однако Гоголь оставляет небольшой шанс и этому герою: когда писатель задумывал третий том произведения, он планировал оставить Плюшкина - единственного из всех встреченных Чичиковым помещиков - в обновленном, нравственно возрожденном виде. Описывая внешность помещика, Николай Васильевич отдельно выделяет глаза старика: "маленькие глазки еще не потухнули и бегали из-под высоко выросших бровей, как мыши...". А глаза, как известно, зеркало души человеческой. Кроме этого, Плюшкин, казалось бы, утративший все человеческие чувства, вдруг решает подарить Чичикову золотые часы. Правда, этот порыв тут же гаснет, и старик решает вписать часы в дарственную, дабы после смерти хоть кто-то вспомнил его добрым словом.

Таким образом, не потеряй Степан Плюшкин жену, жизнь его могла сложиться вполне благополучно, а наступившая старость не превратилась бы в такое плачевное существование. Образ Плюшкина завершает галерею портретов деградировавших помещиков и очень точно описывает низшую ступень, на которую может скатиться человек в своей одинокой старости.

Прежде, давно, в лета моей юности, в лета невозвратно мелькнувшего моего детства, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту: все равно, была ли то деревушка, бедный уездный городишка, село ли, слободка, – любопытного много открывал в нем детский любопытный взгляд. Всякое строение, все, что носило только на себе напечатленье какой-нибудь заметной особенности, – все останавливало меня и поражало. Каменный ли казенный дом, известной архитектуры с половиною фальшивых окон, один-одинешенек торчавший среди бревенчатой тесаной кучи одноэтажных мещанских обывательских домиков, круглый ли правильный купол, весь обитый листовым белым железом, вознесенный над выбеленною, как снег, новою церковью, рынок ли, франт ли уездный, попавшийся среди города, – ничто не ускользало от свежего тонкого вниманья, и, высунувши нос из походной телеги своей, я глядел и на невиданный дотоле покрой какого-нибудь сюртука, и на деревянные ящики с гвоздями, с серой, желтевшей вдали, с изюмом и мылом, мелькавшие из дверей овощной лавки вместе с банками высохших московских конфект, глядел и на шедшего в стороне пехотного офицера, занесенного бог знает из какой губернии на уездную скуку, и на купца, мелькнувшего в сибирке на беговых дрожках, и уносился мысленно за ними в бедную жизнь их. Уездный чиновник пройди мимо – я уже и задумывался: куда он идет, на вечер ли к какому-нибудь своему брату или прямо к себе домой, чтобы, посидевши с полчаса на крыльце, пока не совсем еще сгустились сумерки, сесть за ранний ужин с матушкой, с женой, с сестрой жены и всей семьей, и о чем будет веден разговор у них в то время, когда дворовая девка в монистах или мальчик в толстой куртке принесет уже после супа сальную свечу в долговечном домашнем подсвечнике. Подъезжая к деревне какого-нибудь помещика, я любопытно смотрел на высокую узкую деревянную колокольню или широкую темную деревянную старую церковь. Заманчиво мелькали мне издали сквозь древесную зелень красная крыша и белые трубы помещичьего дома, и я ждал нетерпеливо, пока разойдутся на обе стороны заступавшие его сады и он покажется весь с своею, тогда, увы! вовсе не пошлою, наружностью; и по нем старался я угадать, кто таков сам помещик, толст ли он, и сыновья ли у него, или целых шестеро дочерей с звонким девическим смехом, играми и вечною красавицей меньшею сестрицей, и черноглазы ли они, и весельчак ли он сам или хмурен, как сентябрь в последних числах, глядит в календарь да говорит про скучную для юности рожь и пшеницу.

Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой деревне и равнодушно гляжу на ее пошлую наружность; моему охлажденному взору неприютно, мне не смешно, и то, что пробудило бы в прежние годы живое движенье в лице, смех и немолчные речи, то скользит теперь мимо, и безучастное молчание хранят мои недвижные уста. О моя юность! о моя свежесть!

Покамест Чичиков думал и внутренне посмеивался над прозвищем, отпущенным мужиками Плюшкину, он не заметил, как въехал в средину обширного села со множеством изб и улиц. Скоро, однако же, дал заметить ему это препорядочный толчок, произведенный бревенчатою мостовою, пред которою городская каменная была ничто. Эти бревна, как фортепьянные клавиши, подымались то вверх, то вниз, и необерегшийся ездок приобретал или шишку на затылок, или синее пятно на лоб, или же случалось своими собственными зубами откусить пребольно хвостик собственного же языка. Какую-то особенную ветхость заметил он на всех деревенских строениях: бревно на избах было темно и старо; многие крыши сквозили, как решето; на иных оставался только конек вверху да жерди по сторонам в виде ребр. Кажется, сами хозяева снесли с них дранье и тес, рассуждая, и, конечно, справедливо, что в дождь избы не кроют, а в вёдро и сама не каплет, бабиться же в ней незачем, когда есть простор и в кабаке, и на большой дороге, – словом, где хочешь. Окна в избенках были без стекол, иные были заткнуты тряпкой или зипуном; балкончики под крышами с перилами, неизвестно для каких причин делаемые в иных русских избах, покосились и почернели даже не живописно. Из-за изб тянулись во многих местах рядами огромные клади хлеба, застоявшиеся, как видно, долго; цветом походили они на старый, плохо выжженный кирпич, на верхушке их росла всякая дрянь, и даже прицепился сбоку кустарник. Хлеб, как видно, был господский. Из-за хлебных кладей и ветхих крыш возносились и мелькали на чистом воздухе, то справа, то слева, по мере того как бричка делала повороты, две сельские церкви, одна возле другой: опустевшая деревянная и каменная, с желтенькими стенами, испятнанная, истрескавшаяся. Частями стал выказываться господский дом и наконец глянул весь в том месте, где цепь изб прервалась и наместо их остался пустырем огород или капустник, обнесенный низкою, местами изломанною городьбою. Каким-то дряхлым инвалидом глядел сей странный замок, длинный, длинный непомерно. Местами был он в один этаж, местами в два; на темной крыше, не везде надежно защищавшей его старость, торчали два бельведера, один против другого, оба уже пошатнувшиеся, лишенные когда-то покрывавшей их краски. Стены дома ощеливали местами нагую штукатурную решетку и, как видно, много потерпели от всяких непогод, дождей, вихрей и осенних перемен. Из окон только два были открыты, прочие были заставлены ставнями или даже забиты досками. Эти два окна, с своей стороны, были тоже подслеповаты; на одном из них темнел наклеенный треугольник из синей сахарной бумаги.

Старый, обширный, тянувшийся позади дома сад, выходивший за село и потом пропадавший в поле, заросший и заглохлый, казалось, один освежал эту обширную деревню и один был вполне живописен в своем картинном опустении. Зелеными облаками и неправильными трепетолистными куполами лежали на небесном горизонте соединенные вершины разросшихся на свободе дерев. Белый колоссальный ствол березы, лишенный верхушки, отломленной бурею или грозою, подымался из этой зеленой гущи и круглился на воздухе, как правильная мраморная сверкающая колонна; косой остроконечный излом его, которым он оканчивался кверху вместо капители, темнел на снежной белизне его, как шапка или черная птица. Хмель, глушивший внизу кусты бузины, рябины и лесного орешника и пробежавший потом по верхушке всего частокола, взбегал наконец вверх и обвивал до половины сломленную березу. Достигнув середины ее, он оттуда свешивался вниз и начинал уже цеплять вершины других дерев или же висел на воздухе, завязавши кольцами свои тонкие цепкие крючья, легко колеблемые воздухом. Местами расходились зеленые чащи, озаренные солнцем, и показывали неосвещенное между них углубление, зиявшее, как темная пасть; оно было все окинуто тенью, и чуть-чуть мелькали в черной глубине его: бежавшая узкая дорожка, обрушенные перилы, пошатнувшаяся беседка, дуплистый дряхлый ствол ивы, седой чапыжник , густой щетиною вытыкавший из-за ивы иссохшие от страшной глушины, перепутавшиеся и скрестившиеся листья и сучья, и, наконец, молодая ветвь клена, протянувшая сбоку свои зеленые лапы-листы, под один из которых забравшись бог весть каким образом, солнце превращало его вдруг в прозрачный и огненный, чудно сиявший в этой густой темноте. В стороне, у самого края сада, несколько высокорослых, не вровень другим, осин подымали огромные вороньи гнезда на трепетные свои вершины. У иных из них отдернутые и не вполне отделенные ветви висели вниз вместе с иссохшими листьями. Словом, все было хорошо, как не выдумать ни природе, ни искусству, но как бывает только тогда, когда они соединятся вместе, когда по нагроможденному, часто без толку, труду человека пройдет окончательным резцом своим природа, облегчит тяжелые массы, уничтожит грубоощутительную правильность и нищенские прорехи, сквозь которые проглядывает нескрытый, нагой план, и даст чудную теплоту всему, что создалось в хладе размеренной чистоты и опрятности.

Сделав один или два поворота, герой наш очутился наконец перед самым домом, который показался теперь еще печальнее. Зеленая плесень уже покрыла ветхое дерево на ограде и воротах. Толпа строений: людских, амбаров, погребов, видимо ветшавших, – наполняла двор; возле них направо и налево видны были ворота в другие дворы. Все говорило, что здесь когда-то хозяйство текло в обширном размере, и все глядело ныне пасмурно. Ничего не заметно было оживляющего картину: ни отворявшихся дверей, ни выходивших откуда-нибудь людей, никаких живых хлопот и забот дома! Только одни главные ворота были растворены, и то потому, что въехал мужик с нагруженною телегою, покрытою рогожею, показавшийся как бы нарочно для оживления сего вымершего места; в другое время и они были заперты наглухо, ибо в железной петле висел замок-исполин. У одного из строений Чичиков скоро заметил какую-то фигуру, которая начала вздорить с мужиком, приехавшим на телеге. Долго он не мог распознать, какого пола была фигура: баба или мужик. Платье на ней было совершенно неопределенное, похожее очень на женский капот, на голове колпак, какой носят деревенские дворовые бабы, только один голос показался ему несколько сиплым для женщины. «Ой, баба! – подумал он про себя и тут же прибавил: – ой, нет!» – «Конечно, баба!» – наконец сказал он, рассмотрев попристальнее. Фигура с своей стороны глядела на него тоже пристально. Казалось, гость был для нее в диковинку, потому что она обсмотрела не только его, но и Селифана, и лошадей, начиная с хвоста и до морды. По висевшим у ней за поясом ключам и по тому, что она бранила мужика довольно поносными словами, Чичиков заключил, что это, верно, ключница.

– Послушай, матушка, – сказал он, выходя из брички, – что барин?..

– Нет дома, – прервала ключница, не дожидаясь окончания вопроса, и потом, спустя минуту, прибавила: – А что вам нужно?

– Есть дело!

– Идите в комнаты! – сказала ключница, отворотившись и показав ему спину, запачканную мукою, с большой прорехою пониже.

Он вступил в темные широкие сени, от которых подуло холодом, как из погреба. Из сеней он попал в комнату, тоже темную, чуть-чуть озаренную светом, выходившим из-под широкой щели, находившейся внизу двери. Отворивши эту дверь, он наконец очутился в свету и был поражен представшим беспорядком. Казалось, как будто в доме происходило мытье полов и сюда на время нагромоздили всю мебель. На одном столе стоял даже сломанный стул, и рядом с ним часы с остановившимся маятником, к которому паук уже приладил паутину. Тут же стоял прислоненный боком к стене шкаф с старинным серебром, графинчиками и китайским фарфором. На бюре, выложенном перламутною мозаикой, которая местами уже выпала и оставила после себя одни желтенькие желобки, наполненные клеем, лежало множество всякой всячины: куча исписанных мелко бумажек, накрытых мраморным позеленевшим прессом с яичком наверху, какая-то старинная книга в кожаном переплете с красным обрезом, лимон, весь высохший, ростом не более лесного ореха, отломленная ручка кресел, рюмка с какою-то жидкостью и тремя мухами, накрытая письмом, кусочек сургучика, кусочек где-то поднятой тряпки, два пера, запачканные чернилами, высохшие, как в чахотке, зубочистка, совершенно пожелтевшая, которою хозяин, может быть, ковырял в зубах своих еще до нашествия на Москву французов.

По стенам навешано было весьма тесно и бестолково несколько картин: длинный пожелтевший гравюр какого-то сражения, с огромными барабанами, кричащими солдатами в треугольных шляпах и тонущими конями, без стекла, вставленный в раму красного дерева с тоненькими бронзовыми полосками и бронзовыми же кружками по углам. В ряд с ними занимала полстены огромная почерневшая картина, писанная масляными красками, изображавшая цветы, фрукты, разрезанный арбуз, кабанью морду и висевшую головою вниз утку. С середины потолка висела люстра в холстинном мешке, от пыли сделавшаяся похожею на шелковый кокон, в котором сидит червяк. В углу комнаты была навалена на полу куча того, что погрубее и что недостойно лежать на столах. Что именно находилось в куче, решить было трудно, ибо пыли на ней было в таком изобилии, что руки всякого касавшегося становились похожими на перчатки; заметнее прочего высовывался оттуда отломленный кусок деревянной лопаты и старая подошва сапога. Никак бы нельзя было сказать, чтобы в комнате сей обитало живое существо, если бы не возвещал его пребыванье старый, поношенный колпак, лежавший на столе. Пока он рассматривал все странное убранство, отворилась боковая дверь и взошла та же самая ключница, которую встретил он на дворе. Но тут увидел он, что это был скорее ключник, чем ключница: ключница, по крайней мере, не бреет бороды, а этот, напротив того, брил, и, казалось, довольно редко, потому что весь подбородок с нижней частью щеки походил у него на скребницу из железной проволоки, какою чистят на конюшне лошадей. Чичиков, давши вопросительное выражение лицу своему, ожидал с нетерпеньем, что хочет сказать ему ключник. Ключник тоже с своей стороны ожидал, что хочет ему сказать Чичиков. Наконец последний, удивленный таким странным недоумением, решился спросить:

– Что ж барин? у себя, что ли?

– Здесь хозяин, – сказал ключник.

– Где же? – повторил Чичиков.

– Что, батюшка, слепы-то, что ли? – спросил ключник. – Эхва! А вить хозяин-то я!

Здесь герой наш поневоле отступил назад и поглядел на него пристально. Ему случалось видеть немало всякого рода людей, даже таких, каких нам с читателем, может быть, никогда не придется увидать; но такого он еще не видывал. Лицо его не представляло ничего особенного; оно было почти такое же, как у многих худощавых стариков, один подбородок только выступал очень далеко вперед, так что он должен был всякий раз закрывать его платком, чтобы не заплевать; маленькие глазки еще не потухнули и бегали из-под высоко выросших бровей, как мыши, когда, высунувши из темных нор остренькие морды, насторожа уши и моргая усом, они высматривают, не затаился ли где кот или шалун мальчишка, и нюхают подозрительно самый воздух. Гораздо замечательнее был наряд его: никакими средствами и стараньями нельзя бы докопаться, из чего состряпан был его халат: рукава и верхние полы до того засалились и залоснились, что походили на юфть , какая идет на сапоги; назади вместо двух болталось четыре полы, из которых охлопьями лезла хлопчатая бумага. На шее у него тоже было повязано что-то такое, которого нельзя было разобрать: чулок ли, подвязка ли, или набрюшник, только никак не галстук. Словом, если бы Чичиков встретил его, так принаряженного, где-нибудь у церковных дверей, то, вероятно, дал бы ему медный грош. Ибо к чести героя нашего нужно сказать, что сердце у него было сострадательно и он не мог никак удержаться, чтобы не подать бедному человеку медного гроша. Но пред ним стоял не нищий, пред ним стоял помещик. У этого помещика была тысяча с лишком душ, и попробовал бы кто найти у кого другого столько хлеба зерном, мукою и просто в кладях, у кого бы кладовые, амбары и сушилы загромождены были таким множеством холстов, сукон, овчин выделанных и сыромятных, высушенными рыбами и всякой овощью, или губиной . Заглянул бы кто-нибудь к нему на рабочий двор, где наготовлено было на запас всякого дерева и посуды, никогда не употреблявшейся, – ему бы показалось, уж не попал ли он как-нибудь в Москву на щепной двор, куда ежедневно отправляются расторопные тещи и свекрухи, с кухарками позади, делать свои хозяйственные запасы и где горами белеет всякое дерево – шитое, точеное, лаженое и плетёное; бочки, пересеки, ушаты, лагуны , жбаны с рыльцами и без рылец, побратимы, лукошки, мыкольники , куда бабы кладут свои мочки и прочий дрязг, коробья из тонкой гнутой осины, бураки из плетеной берестки и много всего, что идёт на потребу богатой и бедной Руси. На что бы, казалось, нужна была Плюшкину такая гибель подобных изделий? во всю жизнь не пришлось бы их употребить даже на два таких имения, какие были у него, – но ему и этого казалось мало. Не довольствуясь сим, он ходил еще каждый день по улицам своей деревни, заглядывал под мостики, под перекладины и все, что ни попадалось ему: старая подошва, бабья тряпка, железный гвоздь, глиняный черепок, – все тащил к себе и складывал в ту кучу, которую Чичиков заметил в углу комнаты. «Вон уже рыболов пошел на охоту!» – говорили мужики, когда видели его, идущего на добычу. И в самом деле, после него незачем было мести улицу: случилось проезжавшему офицеру потерять шпору, шпора эта мигом отправилась в известную кучу; если баба, как-нибудь зазевавшись у колодца, позабывала ведро, он утаскивал и ведро. Впрочем, когда приметивший мужик уличал его тут же, он не спорил и отдавал похищенную вещь; но если только она попадала в кучу, тогда все кончено: он божился, что вещь его, куплена им тогда-то, у того-то или досталась от деда. В комнате своей он подымал с пола все, что ни видел: сургучик, лоскуток бумажки, перышко, и все это клал на бюро или на окошко.

Герой «Мертвых душ» Плюшкин. Рисунок Кукрыниксов

А ведь было время, когда он только был бережливым хозяином! был женат и семьянин, и сосед заезжал к нему пообедать, слушать и учиться у него хозяйству и мудрой скупости. Все текло живо и совершалось размеренным ходом: двигались мельницы, валяльни, работали суконные фабрики, столярные станки, прядильни; везде во все входил зоркий взгляд хозяина и, как трудолюбивый паук, бегал хлопотливо, но расторопно, по всем концам своей хозяйственной паутины. Слишком сильные чувства не отражались в чертах лица его, но в глазах был виден ум; опытностию и познанием света была проникнута речь его, и гостю было приятно его слушать; приветливая и говорливая хозяйка славилась хлебосольством; навстречу выходили две миловидные дочки, обе белокурые и свежие, как розы; выбегал сын, разбитной мальчишка, и целовался со всеми, мало обращая внимания на то, рад ли или не рад был этому гость. В доме были открыты все окна, антресоли были заняты квартирою учителя-француза, который славно брился и был большой стрелок: приносил всегда к обеду тетерек или уток, а иногда и одни воробьиные яйца, из которых заказывал себе яичницу, потому что больше в целом доме никто ее не ел. На антресолях жила также его компатриотка, наставница двух девиц. Сам хозяин являлся к столу в сюртуке, хотя несколько поношенном, но опрятном, локти были в порядке: нигде никакой заплаты. Но добрая хозяйка умерла; часть ключей, а с ними мелких забот, перешла к нему. Плюшкин стал беспокойнее и, как все вдовцы, подозрительнее и скупее. На старшую дочь Александру Степановну он не мог во всем положиться, да и был прав, потому что Александра Степановна скоро убежала с штабс-ротмистром, бог весть какого кавалерийского полка, и обвенчалась с ним где-то наскоро в деревенской церкви, зная, что отец не любит офицеров по странному предубеждению, будто бы все военные картежники и мотишки. Отец послал ей на дорогу проклятие, а преследовать не заботился. В доме стало еще пустее. Во владельце стала заметнее обнаруживаться скупость, сверкнувшая в жестких волосах его седина, верная подруга ее, помогла ей еще более развиться; учитель-француз был отпущен, потому что сыну пришла пора на службу; мадам была прогнана, потому что оказалась не безгрешною в похищении Александры Степановны; сын, будучи отправлен в губернский город, с тем чтобы узнать в палате, по мнению отца, службу существенную, определился вместо того в полк и написал к отцу уже по своем определении, прося денег на обмундировку; весьма естественно, что он получил на это то, что называется в простонародии шиш. Наконец последняя дочь, остававшаяся с ним в доме, умерла, и старик очутился один сторожем, хранителем и владетелем своих богатств. Одинокая жизнь дала сытную пищу скупости, которая, как известно, имеет волчий голод и чем более пожирает, тем становится ненасытнее; человеческие чувства, которые и без того не были в нем глубоки, мелели ежеминутно, и каждый день что-нибудь утрачивалось в этой изношенной развалине. Случись же под такую минуту, как будто нарочно в подтверждение его мнения о военных, что сын его проигрался в карты; он послал ему от души свое отцовское проклятие и никогда уже не интересовался знать, существует ли он на свете или нет. С каждым годом притворялись окна в его доме, наконец остались только два, из которых одно, как уже видел читатель, было заклеено бумагою; с каждым годом уходили из вида более и более главные части хозяйства, и мелкий взгляд его обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал в своей комнате; неуступчивее становился он к покупщикам, которые приезжали забирать у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а не человек; сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука в подвалах превратилась в камень, и нужно было ее рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно было притронуться: они обращались в пыль. Он уже позабывал сам, сколько у него было чего, и помнил только, в каком месте стоял у него в шкафу графинчик с остатком какой-нибудь настойки, на котором он сам сделал наметку, чтобы никто воровским образом ее не выпил, да где лежало перышко или сургучик. А между тем в хозяйстве доход собирался по-прежнему: столько же оброку должен был принесть мужик, таким же приносом орехов обложена была всякая баба; столько же поставов холста должна была наткать ткачиха, – все это сваливалось в кладовые, и все становилось гниль и прореха, и сам он обратился наконец в какую-то прореху на человечестве. Александра Степановна как-то приезжала раза два с маленьким сынком, пытаясь, нельзя ли чего-нибудь получить; видно, походная жизнь с штабс-ротмистром не была так привлекательна, какою казалась до свадьбы. Плюшкин, однако же, ее простил и даже дал маленькому внучку поиграть какую-то пуговицу, лежавшую на столе, но денег ничего не дал. В другой раз Александра Степановна приехала с двумя малютками и привезла ему кулич к чаю и новый халат, потому что у батюшки был такой халат, на который глядеть не только было совестно, но даже стыдно. Плюшкин приласкал обоих внуков и, посадивши их к себе одного на правое колено, а другого на левое, покачал их совершенно таким образом, как будто они ехали на лошадях, кулич и халат взял, но дочери решительно ничего не дал; с тем и уехала Александра Степановна.

Итак, вот какого рода помещик стоял перед Чичиковым! Должно сказать, что подобное явление редко попадается на Руси, где все любит скорее развернуться, нежели съежиться, и тем поразительнее бывает оно, что тут же в соседстве подвернется помещик, кутящий во всю ширину русской удали и барства, прожигающий, как говорится, насквозь жизнь. Небывалый проезжий остановится с изумлением при виде его жилища, недоумевая, какой владетельный принц очутился внезапно среди маленьких, темных владельцев: дворцами глядят его белые каменные домы с бесчисленным множеством труб, бельведеров, флюгеров, окруженные стадом флигелей и всякими помещеньями для приезжих гостей. Чего нет у него? Театры, балы; всю ночь сияет убранный огнями и плошками, оглашенный громом музыки сад. Полгубернии разодето и весело гуляет под деревьями, и никому не является дикое и грозящее в сем насильственном освещении, когда театрально выскакивает из древесной гущи озаренная поддельным светом ветвь, лишенная своей яркой зелени, а вверху темнее, и суровее, и в двадцать раз грознее является чрез то ночное небо и, далеко трепеща листьями в вышине, уходя глубже в непробудный мрак, негодуют суровые вершины дерев на сей мишурный блеск, осветивший снизу их корни.

Уже несколько минут стоял Плюшкин, не говоря ни слова, а Чичиков все еще не мог начать разговора, развлеченный как видом самого хозяина, так и всего того, что было в его комнате. Долго не мог он придумать, в каких бы словах изъяснить причину своего посещения. Он уже хотел было выразиться в таком духе, что, наслышась о добродетели и редких свойствах души его, почел долгом принести лично дань уважения, но спохватился и почувствовал, что это слишком. Искоса бросив еще один взгляд на все, что было в комнате, он почувствовал, что слово «добродетель» и «редкие свойства души» можно с успехом заменить словами «экономия» и «порядок»; и потому, преобразивши таким образом речь, он сказал, что, наслышась об экономии его и редком управлении имениями, он почел за долг познакомиться и принести лично свое почтение. Конечно, можно бы было привести иную, лучшую причину, но ничего иного не взбрело тогда на ум.

На это Плюшкин что-то пробормотал сквозь губы, ибо зубов не было, что именно, неизвестно, но, вероятно, смысл был таков: «А побрал бы тебя черт с твоим почтением!» Но так как гостеприимство у нас в таком ходу, что и скряга не в силах преступить его законов, то он прибавил тут же несколько внятнее: «Прошу покорнейше садиться!»

– Я давненько не вижу гостей, – сказал он, – да, признаться сказать, в них мало вижу проку. Завели пренеприличный обычай ездить друг к другу, а в хозяйстве-то упущения… да и лошадей их корми сеном! Я давно уж отобедал, а кухня у меня низкая, прескверная, и труба-то совсем развалилась: начнешь топить, еще пожару наделаешь.

«Вон оно как! – подумал про себя Чичиков. – Хорошо же, что я у Собакевича перехватил ватрушку да ломоть бараньего бока».

– И такой скверный анекдот, что сена хоть бы клок в целом хозяйстве! – продолжал Плюшкин. – Да и в самом деле, как прибережешь его? землишка маленькая, мужик ленив, работать не любит, думает, как бы в кабак… того и гляди, пойдешь на старости лет по миру!

– Мне, однако же, сказывали, – скромно заметил Чичиков, – что у вас более тысячи душ.

– А кто это сказывал? А вы бы, батюшка, наплевали в глаза тому, который это сказывал! Он, пересмешник, видно, хотел пошутить над вами. Вот, бают, тысячи душ, а поди-тка сосчитай, а и ничего не начтешь! Последние три года проклятая горячка выморила у меня здоровенный куш мужиков.

– Скажите! и много выморила? – воскликнул Чичиков с участием.

– Да, снесли многих.

– А позвольте узнать: сколько числом?

– Душ восемьдесят.

– Не стану лгать, батюшка.

– Позвольте еще спросить: ведь эти души, я полагаю, вы считаете со дня подачи последней ревизии?

– Это бы еще слава богу, – сказал Плюшкин, – да лих-то, что с того времени до ста двадцати наберется.

– Вправду? Целых сто двадцать? – воскликнул Чичиков и даже разинул несколько рот от изумления.

– Стар я, батюшка, чтобы лгать: седьмой десяток живу! – сказал Плюшкин. Он, казалось, обиделся таким почти радостным восклицанием. Чичиков заметил, что в самом деле неприлично подобное безучастие к чужому горю, и потому вздохнул тут же и сказал, что соболезнует.

– Да ведь соболезнование в карман не положишь, – сказал Плюшкин. – Вот возле меня живет капитан; черт знает его, откуда взялся, говорит – родственник: «Дядюшка, дядюшка!» – и в руку целует, а как начнет соболезновать, вой такой подымет, что уши береги. С лица весь красный: пеннику, чай, насмерть придерживается. Верно, спустил денежки, служа в офицерах, или театральная актриса выманила, так вот он теперь и соболезнует!

Чичиков постарался объяснить, что его соболезнование совсем не такого рода, как капитанское, и что он не пустыми словами, а делом готов доказать его и, не откладывая дела далее, без всяких обиняков, тут же изъявил готовность принять на себя обязанность платить подати за всех крестьян, умерших такими несчастными случаями. Предложение, казалось, совершенно изумило Плюшкина. Он, вытаращив глаза, долго смотрел на него и наконец спросил:

– Да вы, батюшка, не служили ли в военной службе?

– Нет, – отвечал Чичиков довольно лукаво, – служил по статской.

– По статской? – повторил Плюшкин и стал жевать губами, как будто что-нибудь кушал. – Да ведь как же? Ведь это вам самим-то в убыток?

– Для удовольствия вашего готов и на убыток.

– Ах, батюшка! ах, благодетель мой! – вскрикнул Плюшкин, не замечая от радости, что у него из носа выглянул весьма некартинно табак, на образец густого кофия, и полы халата, раскрывшись, показали платье, не весьма приличное для рассматриванья. – Вот утешили старика! Ах, господи ты мой! ах, святители вы мои!.. – Далее Плюшкин и говорить не мог. Но не прошло и минуты, как эта радость, так мгновенно показавшаяся на деревянном лице его, так же мгновенно и прошла, будто ее вовсе не бывало, и лицо его вновь приняло заботливое выражение. Он даже утерся платком и, свернувши его в комок, стал им возить себя по верхней губе.

– Как же, с позволения вашего, чтобы не рассердить вас, вы за всякий год беретесь платить за них подать? и деньги будете выдавать мне или в казну?

– Да мы вот как сделаем: мы совершим на них купчую крепость, как бы они были живые и как бы вы их мне продали.

– Да, купчую крепость… – сказал Плюшкин, задумался и стал опять кушать губами. – Ведь вот купчую крепость – всё издержки. Приказные такие бессовестные! Прежде, бывало, полтиной меди отделаешься да мешком муки, а теперь пошли целую подводу круп, да и красную бумажку прибавь, такое сребролюбие! Я не знаю, как священники-то не обращают на это внимание; сказал бы какое-нибудь поучение: ведь что ни говори, а против слова-то Божия не устоишь.

«Ну, ты, я думаю, устоишь!» – подумал про себя Чичиков и произнес тут же, что, из уважения к нему, он готов принять даже издержки по купчей на свой счет.

Услыша, что даже издержки по купчей он принимает на себя, Плюшкин заключил, что гость должен быть совершенно глуп и только прикидывается, будто служил по статской, а, верно, был в офицерах и волочился за актерками. При всем том он, однако ж, не мог скрыть своей радости и пожелал всяких утешений не только ему, но даже и деткам его, не спросив, были ли они у него или нет. Подошед к окну, постучал он пальцами в стекло и закричал: «Эй, Прошка!» Чрез минуту было слышно, что кто-то вбежал впопыхах в сени, долго возился там и стучал сапогами, наконец дверь отворилась и вошел Прошка, мальчик лет тринадцати, в таких больших сапогах, что, ступая, едва не вынул из них ноги. Почему у Прошки были такие большие сапоги, это можно узнать сейчас же: у Плюшкина для всей дворни, сколько ни было ее в доме, были одни только сапоги, которые должны были всегда находиться в сенях. Всякий призываемый в барские покои обыкновенно отплясывал через весь двор босиком, но, входя в сени, надевал сапоги и таким уже образом являлся в комнату. Выходя из комнаты, он оставлял сапоги опять в сенях и отправлялся вновь на собственной подошве. Если бы кто взглянул из окошка в осеннее время и особенно когда по утрам начинаются маленькие изморози, то бы увидел, что вся дворня делала такие скачки, какие вряд ли удастся выделать на театрах самому бойкому танцовщику.

– Вот посмотрите, батюшка, какая рожа! – сказал Плюшкин Чичикову, указывая пальцем на лицо Прошки. – Глуп ведь как дерево, а попробуй что-нибудь положить, мигом украдет! Ну, чего ты пришел, дурак, скажи, чего? – Тут он произвел небольшое молчание, на которое Прошка отвечал тоже молчанием. – Поставь самовар, слышишь, да вот возьми ключ да отдай Мавре, чтобы пошла в кладовую: там на полке есть сухарь из кулича, который привезла Александра Степановна, чтобы подали его к чаю!.. Постой, куда же ты? Дурачина! эхва, дурачина! Бес у тебя в ногах, что ли, чешется?.. ты выслушай прежде: сухарь-то сверху, чай, поиспортился, так пусть соскоблит его ножом да крох не бросает, а снесет в курятник. Да смотри ты, ты не входи, брат, в кладовую, не то я тебя, знаешь! березовым-то веником, чтобы для вкуса-то! Вот у тебя теперь славный аппетит, так чтобы еще был получше! Вот попробуй-ка пойти в кладовую, а я тем временем из окна стану глядеть. Им ни в чем нельзя доверять, – продолжал он, обратившись к Чичикову, после того как Прошка убрался вместе с своими сапогами. Вслед за тем он начал и на Чичикова посматривать подозрительно. Черты такого необыкновенного великодушия стали ему казаться невероятными, и он подумал про себя: «Ведь черт его знает, может быть, он просто хвастун, как все эти мотишки; наврет, наврет, чтобы поговорить да напиться чаю, а потом и уедет!» А потому из предосторожности и вместе желая несколько поиспытать его, сказал он, что недурно бы совершить купчую поскорее, потому что-де в человеке не уверен: сегодня жив, а завтра и бог весть.

Чичиков изъявил готовность совершить ее хоть сию же минуту и потребовал только списка всем крестьянам.

Это успокоило Плюшкина. Заметно было, что он придумывал что-то сделать, и точно, взявши ключи, приблизился к шкафу и, отперши дверцу, рылся долго между стаканами и чашками и наконец произнес:

– Ведь вот не сыщешь, а у меня был славный ликерчик, если только не выпили! народ такие воры! А вот разве не это ли он? – Чичиков увидел в руках его графинчик, который был весь в пыли, как в фуфайке. – Еще покойница делала, – продолжал Плюшкин, – мошенница ключница совсем было его забросила и даже не закупорила, каналья! Козявки и всякая дрянь было напичкались туда, но я весь сор-то повынул, и теперь вот чистенькая; я вам налью рюмочку.

Но Чичиков постарался отказаться от такого ликерчика, сказавши, что он уже и пил и ел.

– Пили уже и ели! – сказал Плюшкин. – Да, конечно, хорошего общества человека хоть где узнаешь: он не ест, а сыт; а как эдакой какой-нибудь воришка, да его сколько ни корми… Ведь вот капитан – приедет: «Дядюшка, говорит, дайте чего-нибудь поесть!» А я ему такой же дядюшка, как он мне дедушка. У себя дома есть, верно, нечего, так вот он и шатается! Да, ведь вам нужен реестрик всех этих тунеядцев? Как же, я, как знал, всех их списал на особую бумажку, чтобы при первой подаче ревизии всех их вычеркнуть.

Плюшкин надел очки и стал рыться в бумагах. Развязывая всякие связки, он попотчевал своего гостя такою пылью, что тот чихнул. Наконец вытащил бумажку, всю исписанную кругом. Крестьянские имена усыпали ее тесно, как мошки. Были там всякие: и Парамонов, и Пименов, и Пантелеймонов, и даже выглянул какой-то Григорий Доезжай-не-доедешь; всех было сто двадцать с лишком. Чичиков улыбнулся при виде такой многочисленности. Спрятав ее в карман, он заметил Плюшкину, что ему нужно будет для совершения крепости приехать в город.

– В город? Да как же?.. а дом-то как оставить? Ведь у меня народ или вор, или мошенник: в день так оберут, что и кафтана не на чем будет повесить.

– Так не имеете ли кого-нибудь знакомого?

– Да кого же знакомого? Все мои знакомые перемерли или раззнакомились. Ах, батюшка! как не иметь, имею! – вскричал он. – Ведь знаком сам председатель, езжал даже в старые годы ко мне, как не знать! однокорытниками были, вместе по заборам лазили! как не знакомый? уж такой знакомый! так уж не к нему ли написать?

– И, конечно, к нему.

– Как же, уж такой знакомый! в школе были приятели.

И на этом деревянном лице вдруг скользнул какой-то теплый луч, выразилось не чувство, а какое-то бледное отражение чувства, явление, подобное неожиданному появлению на поверхности вод утопающего, произведшему радостный крик в толпе, обступившей берег. Но напрасно обрадовавшиеся братья и сестры кидают с берега веревку и ждут, не мелькнет ли вновь спина или утомленные бореньем руки, – появление было последнее. Глухо все, и еще страшнее и пустыннее становится после того затихнувшая поверхность безответной стихии. Так и лицо Плюшкина вслед за мгновенно скользнувшим на нем чувством стало еще бесчувственней и еще пошлее.

– Лежала на столе четвертка чистой бумаги, – сказал он, – да не знаю, куда запропастилась: люди у меня такие негодные! – Тут стал он заглядывать и под стол и на стол, шарил везде и наконец закричал: – Мавра! а Мавра!

На зов явилась женщина с тарелкой в руках, на которой лежал сухарь, уже знакомый читателю. И между ними произошел такой разговор:

– Куда ты дела, разбойница, бумагу?

– Ей-богу, барин, не видывала, опричь небольшого лоскутка, которым изволили прикрыть рюмку.

– А вот я по глазам вижу, что подтибрила.

– Да на что ж бы я подтибрила? Ведь мне проку с ней никакого; я грамоте не знаю.

– Врешь, ты снесла пономаренку: он маракует, так ты ему и снесла.

– Да пономаренок, если захочет, так достанет себе бумаги. Не видал он вашего лоскутка!

– Вот погоди-ка: на Страшном суде черти припекут тебя за это железными рогатками! вот посмотришь, как припекут!

– Да за что же припекут, коли я не брала и в руки четвертки? Уж скорее другой какой бабьей слабостью, а воровством меня еще никто не попрекал.

– А вот черти-то тебя и припекут! скажут: «А вот тебе, мошенница, за то, что барина-то обманывала!», да горячими-то тебя и припекут!

– А я скажу: «Не за что! ей-богу, не за что, не брала я…» Да вон она лежит на столе. Всегда понапраслиной попрекаете!

Плюшкин увидел, точно, четвертку и на минуту остановился, пожевал губами и произнес:

– Ну, что ж ты расходилась так? Экая занозистая! Ей скажи только одно слово, а она уж в ответ десяток! Поди-ка принеси огоньку запечатать письмо. Да стой, ты схватишь сальную свечу, сало дело топкое: сгорит – да и нет, только убыток, а ты принеси-ка мне лучинку!

Мавра ушла, а Плюшкин, севши в кресла и взявши в руку перо, долго еще ворочал на все стороны четвертку, придумывая: нельзя ли отделить от нее еще осьмушку, но наконец убедился, что никак нельзя; всунул перо в чернильницу с какою-то заплесневшею жидкостью и множеством мух на дне и стал писать, выставляя буквы, похожие на музыкальные ноты, придерживая поминутно прыть руки, которая расскакивалась по всей бумаге, лепя скупо строка на строку и не без сожаления подумывая о том, что все еще останется много чистого пробела.

И до такой ничтожности, мелочности, гадости мог снизойти человек! мог так измениться! И похоже это на правду? Все похоже на правду, все может статься с человеком. Нынешний же пламенный юноша отскочил бы с ужасом, если бы показали ему его же портрет в старости. Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом! Грозна, страшна грядущая впереди старость, и ничего не отдает назад и обратно! Могила милосерднее ее, на могиле напишется: «Здесь погребен человек!», но ничего не прочитаешь в хладных, бесчувственных чертах бесчеловечной старости.

– А не знаете ли вы какого-нибудь вашего приятеля, – сказал Плюшкин, складывая письмо, – которому бы понадобились беглые души?

– А у вас есть и беглые? – быстро спросил Чичиков, очнувшись.

– В том-то и дело, что есть. Зять делал выправки: говорит, будто и след простыл, но ведь он человек военный: мастер притопывать шпорой, а если бы похлопотать по судам…

– А сколько их будет числом?

– Да десятков до семи тоже наберется.

– А ей-богу, так! Ведь у меня что год, то бегают. Народ-то больно прожорлив, от праздности завел привычку трескать, а у меня есть и самому нечего… А уж я бы за них что ни дай взял бы. Так посоветуйте вашему приятелю-то: отыщись ведь только десяток, так вот уж у него славная деньга. Ведь ревизская душа стоит в пятистах рублях.

«Нет, этого мы приятелю и понюхать не дадим», – сказал про себя Чичиков и потом объяснил, что такого приятеля никак не найдется, что одни издержки по этому делу будут стоить более, ибо от судов нужно отрезать полы собственного кафтана да уходить подалее; но что если он уже действительно так стиснут, то, будучи подвигнут участием, он готов дать… но что это такая безделица, о которой даже не стоит и говорить.

– А сколько бы вы дали? – спросил Плюшкин и сам ож.довел: руки его задрожали, как ртуть.

– Я бы дал по двадцати пяти копеек за душу.

– А как вы покупаете, на чистые?

– Да, сейчас деньги.

– Только, батюшка, ради нищеты-то моей, уже дали бы по сорока копеек.

– Почтеннейший! – сказал Чичиков, – не только по сорока копеек, по пятисот рублей заплатил бы! с удовольствием заплатил бы, потому что вижу – почтенный, добрый старик терпит по причине собственного добродушия.

– А ей-богу, так! ей-богу, правда! – сказал Плюшкин, свесив голову вниз и сокрушительно покачав ее. – Всё от добродушия.

– Ну, видите ли, я вдруг постигнул ваш характер. Итак, почему ж не дать бы мне по пятисот рублей за душу, но… состоянья нет; по пяти копеек, извольте, готов прибавить, чтобы каждая душа обошлась, таким образом, в тридцать копеек.

– Ну, батюшка, воля ваша, хоть по две копейки пристегните.

– По две копеечки пристегну, извольте. Сколько их у вас? Вы, кажется, говорили семьдесят?

– Нет. Всего наберется семьдесят восемь.

– Семьдесят восемь, семьдесят восемь, по тридцати копеек за душу, это будет… – здесь герой наш одну секунду, не более, подумал и сказал вдруг: – это будет двадцать четыре рубля девяносто шесть копеек! – он был в арифметике силен. Тут же заставил он Плюшкина написать расписку и выдал ему деньги, которые тот принял в обе руки и понес их к бюро с такою же осторожностью, как будто бы нес какую-нибудь жидкость, ежеминутно боясь расхлестать ее. Подошедши к бюро, он переглядел их еще раз и уложил, тоже чрезвычайно осторожно, в один из ящиков, где, верно, им суждено быть погребенными до тех пор, покамест отец Карп и отец Поликарп, два священника его деревни, не погребут его самого, к неописанной радости зятя и дочери, а может быть, и капитана, приписавшегося ему в родню. Спрятавши деньги, Плюшкин сел в кресла и уже, казалось, больше не мог найти материи, о чем говорить.

– А что, вы уж собираетесь ехать? – сказал он, заметив небольшое движение, которое сделал Чичиков для того только, чтобы достать из кармана платок.

Этот вопрос напомнил ему, что в самом деле незачем более мешкать.

– Да, мне пора! – произнес он, взявшись за шляпу.

– А чайку?

– Нет, уж чайку пусть лучше когда-нибудь в другое время.

– Как же, а я приказал самовар. Я, признаться сказать, не охотник до чаю: напиток дорогой, да и цена на сахар поднялась немилосердная. Прошка! не нужно самовара! Сухарь отнеси Мавре, слышишь: пусть его положит на то же место, или нет, подай его сюда, я ужо снесу его сам. Прощайте, батюшка, да благословит вас Бог, а письмо-то председателю вы отдайте. Да! пусть прочтет, он мой старый знакомый. Как же! были с ним однокорытниками!

Засим это странное явление, этот съежившийся старичишка проводил его со двора, после чего велел ворота тот же час запереть, потом обошел кладовые, с тем чтобы осмотреть, на своих ли местах сторожа, которые стояли на всех углах, колотя деревянными лопатками в пустой бочонок, наместо чугунной доски; после того заглянул в кухню, где под видом того чтобы попробовать, хорошо ли едят люди, наелся препорядочно щей с кашею и, выбранивши всех до последнего за воровство и дурное поведение, возвратился в свою комнату. Оставшись один, он даже подумал о том, как бы ему возблагодарить гостя за такое в самом деле беспримерное великодушие. «Я ему подарю, – подумал он про себя, – карманные часы: они ведь хорошие, серебряные часы, а не то чтобы какие-нибудь томпаковые или бронзовые; немножко поиспорчены, да ведь он себе переправит; он человек еще молодой, так ему нужны карманные часы, чтобы понравиться своей невесте! Или нет, – прибавил он после некоторого размышления, – лучше я оставлю их ему после моей смерти, в духовной, чтобы вспоминал обо мне».

Но герой наш и без часов был в самом веселом расположении духа. Такое неожиданное приобретение было сущий подарок. В самом деле, что ни говори, не только одни мертвые души, но еще и беглые, и всего двести с лишком человек! Конечно, еще подъезжая к деревне Плюшкина, он уже предчувствовал, что будет кое-какая пожива, но такой прибыточной никак не ожидал. Всю дорогу он был весел необыкновенно, посвистывал, наигрывал губами, приставивши ко рту кулак, как будто играл на трубе, и наконец затянул какую-то песню, до такой степени необыкновенную, что сам Селифан слушал, слушал и потом, покачав слегка головой, сказал: «Вишь ты, как барин поет!» Были уже густые сумерки, когда подъехали они к городу. Тень со светом перемешалась совершенно, и казалось, самые предметы перемешалися тоже. Пестрый шлагбаум принял какой-то неопределенный цвет; усы у стоявшего на часах солдата казались на лбу и гораздо выше глаз, а носа как будто не было вовсе. Гром и прыжки дали заметить, что бричка взъехала на мостовую. Фонари еще не зажигались, кое-где только начинались освещаться окна домов, а в переулках и закоулках происходили сцены и разговоры, неразлучные с этим временем во всех городах, где много солдат, извозчиков, работников и особенного рода существ, в виде дам в красных шалях и башмаках без чулок, которые, как летучие мыши, шныряют по перекресткам. Чичиков не замечал их и даже не заметил многих тоненьких чиновников с тросточками, которые, вероятно сделавши прогулку за городом, возвращались домой. Изредка доходили до слуха его какие-то, казалось, женские восклицания: «Врешь, пьяница! я никогда не позволяла ему такого грубиянства!» – или: «Ты не дерись, невежа, а ступай в часть, там я тебе докажу!..» Словом, те слова, которые вдруг обдадут, как варом, какого-нибудь замечтавшегося двадцатилетнего юношу, когда, возвращаясь из театра, несет он в голове испанскую улицу, ночь, чудный женский образ с гитарой и кудрями. Чего нет и что не грезится в голове его? он в небесах и к Шиллеру заехал в гости – и вдруг раздаются над ним, как гром, роковые слова, и видит он, что вновь очутился на земле, и даже на Сенной площади, и даже близ кабака, и вновь пошла по-будничному щеголять перед ним жизнь.

Наконец бричка, сделавши порядочный скачок, опустилась, как будто в яму, в ворота гостиницы, и Чичиков был встречен Петрушкою, который одною рукою придерживал полу своего сюртука, ибо не любил, чтобы расходились полы, а другою стал помогать ему вылезать из брички. Половой тоже выбежал, со свечою в руке и салфеткою на плече. Обрадовался ли Петрушка приезду барина, неизвестно, по крайней мере, они перемигнулись с Селифаном, и обыкновенно суровая его наружность на этот раз как будто несколько прояснилась.

– Долго изволили погулять, – сказал половой, освещая лестницу.

– Да, – сказал Чичиков, когда взошел на лестницу. – Ну, а ты что?

– Слава богу, – отвечал половой, кланяясь. – Вчера приехал поручик какой-то военный, занял шестнадцатый номер.

– Поручик?

– Неизвестно какой, из Рязани, гнедые лошади.

– Хорошо, хорошо, веди себя и вперед хорошо! – сказал Чичиков и вошел в свою комнату. Проходя переднюю, он покрутил носом и сказал Петрушке: – Ты бы, по крайней мере, хоть окна отпер!

– «все, что подходит под губу, съедобное; всякая овощь, кроме хлеба и мяса». (Из записной книжки Н.В. Гоголя.)

Произведение:

Мертвые души

Плюшкин Степан – последний «продавец» мертвых душ. Это герой олицетворяет полное омертвение человеческой души. В образе П. автор показывает гибель яркой и сильной личности, поглощенной страстью скупости.

Описание имения П. («не в Бога богатеет») изображает запустение и «захламление» души героя. Въезд полуразрушен, всюду особенная ветхость, крыши как решето, окна заткнуты тряпьем. Здесь все безжизненно – даже две церкви, которые должны являться душой усадьбы.

Имение П. словно распадается на детали и фрагменты; даже дом – местами в один этаж, местами в два. Это говорит о распаде сознания хозяина, который забыл о главном и сосредоточился на третьестепенном. Он давно уже не знает, что творится у него в хозяйстве, зато строго следит за уровнем наливки у него в графинчике.

Портрет П. (то ли баба, то ли мужик; длинный подбородок, закрытый платком, чтобы не заплевать; маленькие, еще не потухшие глазки, бегающие как мыши; засаленный халат; тряпка на шее вместо платка) говорит о полном «выпадении» героя из образа богатого помещика да и из жизни вообще.

П. имеет, единственный из всех помещиков, довольно подробную биографию. До смерти жены П. был рачительным и богатым хозяином. Он трепетно воспитывал своих детей. Но со смертью любимой жены что-то надломилось в нем: он стал подозрительнее и скупее. После неприятностей с детьми (сын проигрался в карты, старшая дочь сбежала, а младшая умерла) душа П. окончательно ожесточилась – «волчий голод скупости овладел им». Но, как ни странно, жадность не до последнего предела овладела сердцем героя. Продав Чичикову мертвые души, П. размышляет, кто бы мог помочь ему оформить купчую в городе. Он вспоминает, что Председатель был его школьным товарищем. Это воспоминание внезапно оживляет героя: «…на этом деревянном лице…выразилось…бледное отражение чувства». Но это лишь мгновенный проблеск жизни, хотя автор считает, что П. способен на возрождение. В конце главы о П. Гоголь описывает сумеречный пейзаж, в котором тень со светом «перемешались совершенно» - как и в несчастной душе П.

Посещение Чичиковым Плюшкина.

После Собакевича Чичиков отправляется к Плюшкину. Ему в глаза сразу бросается ветхость и бедность усадьбы. Несмотря на то, что деревня была большая и в ней жило 800 крестьян, Ч. отмечает, что все дома были старые и покосившиеся, люди жили в ужасной нищете.

Дом тоже не отличался красотой. Возможно, раньше он был прекрасным и богатым строением, но прошли годы, за ним никто не следил, и он пришел в полное запустение.

Хозяин пользовался только несколькими комнатами, остальные были заперты. Все окна, кроме двух, были закрыты или залеплены газетой. И дом, и усадьба пришли в полный упадок.

В интерьере Ч. замечает огромные кучи хлама. Хозяин настолько жаден, что подбирает каждую вещь, и иногда доходит до того, что ворует у своих крестьян предметы, даже совершенно ему не нужные. Вся мебель была старой и ветхой, как и сам дом. На стенах висели неказистые картины. Видно было, что хозяин уже давно не покупал ничего нового.

Внешность Плюшкина была настолько бедна и неопрятна, что Ч. сначала принял его за ключницу. Ожежда его была сильно поношена, лицо, казалось, никогда не могло выразить никаких чувств. Ч. говорит, что если бы увидел его у храма, то непременно принял бы за нищего. Он удивлен и сначала не может поверить, что у этого человека 800 душ.

Понять личность П-на помогает рассказанная автором история. Гоголь пишет, что раньше П-н был хорошим и бережливым хозяином. Но жена умерла, дети разъехались, и он остался один. Самая характерная черта П-на - это скупость и жадность. Он искренне рад, когда узнает о покупке душ Ч-вым, т. к. понимает, что для него это очень выгодно. На его лице даже "отражается слабое подобие чувства".

ПЛЮШКИН - персонаж поэмы Н.В. Гоголя «Мертвые души» (перв. том 1842, под ценз, назв. «Похождения Чичикова, или Мертвые души»; втор, том 1842-1845).

Литературные источники образа П.- образы скупцов у Плавта, Ж.-Б.Мольера, Шейлок У.Шекспира, Гобсек О.Бальзака, Барон А.С.Пушкина, также, очевидно, князь Рамирский из романа Д.Н.Бегичева «Семейство Холмских», Мель-мот-старший из романа Ч.Р.Метьюрина «Мельмот-скиталец», барон Балдуин Фюрен-гоф из романа И.И.Лажечникова «Последний новик». Жизненным прототипом образа П., вероятно, явился историк М.М.Погодин. Гоголь начал писать главу о П. в подмосковном доме Погодина, славившегося своей скупостью; дом Погодина был окружен садом, послужившим прообразом сада П. (Ср. воспоминания А.Фета: «в кабинете Погодина невообразимый хаос. Тут всевозможные старинные книги лежали грудами на полу, не говоря о сотнях рукописей с начатыми работами, места которых, равно как и ассигнаций, запрятанных по разным книгам, знал только Погодин».) Предшественник П. у Гоголя - образ Петромихали («Портрет»). Фамилия П.- парадоксальная метафора, в которой заложено самоотрицание: плюшка - символ довольства, радостного пиршества, веселого избытка - противопоставлена угрюмому, дряхлому, бесчувственному, безрадостному существованию П. Образ заплесневелого сухаря, оставшегося от кулича, привезенного дочерью П., тождествен метафорическому смыслу его фамилии. Портрет П. создается с помощью гиперболических деталей: П. предстает бесполым существом, скорее бабой («Платье на ней было совершенно неопределенное, похожее очень на женский капот, на голове колпак…»), Чичиков принимает П. за ключницу, так как на поясе у П. ключи, и он бранит мужика «довольно поносными словами»; «маленькие глазки еще не потухли и бегали как мыши»; «один подбородок только выступал очень далеко вперед, так, что он должен был всякий раз закрывать его платком, чтобы не заплевать». На засаленном и замасленном халате «вместо двух болталось четыре полы» (характерное для Гоголя комическое удвоение); спина, запачканная мукой, «с большой прорехою пониже». Образ-фикция (прореха, дырка) становится нарицательным обозначением общечеловеческого типа скупца: П.- «прореха на человечестве». Предметный мир вокруг П. свидетельствует о гнилости, тлении, умирании, упадке. Хозяйственность Коробочки и практическая расчетливость Собакевича у П. превращается в противоположность - «в гниль и прореху» («клади и стоги обращались в чистый навоз, мука в камень; сукна и холсты - в пыль). В хозяйстве П. по-прежнему сохраняется грандиозный размах: громадные кладовые, амбары, сушили с холстами, сукнами, овчинами, сушеной рыбой, овощами. Однако хлеб гниет в кладовых, зеленая плесень покрывает ограды и ворота, бревенчатая мостовая ходит, «как фортепьянные клавиши», кругом ветхие крестьянские избы, где «многие крыши сквозят, как решето», две сельские церкви опустели. Дом П.- аналог средневекового замка скупца из готического романа («Каким-то дряхлым инвалидом глядел сей странный замок…»); в нем сплошь щели, все окна, кроме двух «подслеповатых», за которыми обитает П., забиты. Символ «богатырской» скупости П., стяжательства, доведенного до крайнего предела,- замбк-исполин в железной петле на главных воротах дома П. Образ сада П., по которому прошелся резец природы, сделав его прекрасным садом, контрастирует с образом «дряхлого замка» (адом) и является прообразом обращения П.- мысли Гоголя воскресить П. из мертвых в 3-м томе поэмы, намекая на «райский сад». С другой стороны, в описании сада П. имеются метафоры с элементами реального портрета П. («густая щетина» «седого чапыж-ника»), а «запущенный участок сада выступает как своеобразная эмблема человека, оставившего без ухода свое «душевное хозяйство», по выражению Гоголя» (Е.Смирнова). Углубление сада, «зиявшее, как темная пасть», также напоминает об аде для тех, у кого душа заживо умирает, что происходит с П. Из рачительного, образцового хозяина, у которого размеренным ходом «двигались мельницы, валяльни, работали суконные фабрики, столярные станки, прядильни», П. трансформируется в паука. Сначала П.- «трудолюбивый паук», хлопотливо бегающий «по всем концам своей хозяйственной паутины», он славится хлебосольством и мудростью, миловидными дочками и сыном, разбитным мальчишкой, целующимся со всеми подряд. (Ср. с Ноздревым; символически Ноздрев - сын П., пускающий его богатства по ветру.) После смерти жены старшая дочь убегает со штаб-ротмистром - П. посылает ей проклятие; сыну, ставшему военным и нарушившему волю отца, П. отказывает в средствах и тоже проклинает; покупщики, не в силах торговаться с П., перестают покупать у него товар. «Паучья» сущность П. эволюционирует. Вещи П. ветшают, время останавливается, в комнатах П. застывает вечный хаос: «Казалось, как будто в доме происходило мытье полов и сюда на время нагромоздили всю мебель. На одном столе стоял даже сломанный стул, и рядом с ним часы с остановившимся маятником, к которому паук уже приладил паутину». Опред- меченная метонимия образа П., отделившаяся от него, как душа от мертвого тела,- поношенный колпак на столе. Предметы сжимаются, усыхают, желтеют: лимон «ростом не более лесного ореха», два пера, «высохшие, как в чахотке», «зубочистка, совершенно пожелтевшая, которою хозяин, может быть, ковырял в зубах своих еще до нашествия на Москву французов». Пыльная куча в углу, куда П. тащит всякую дрянь: найденную щепку, старую подошву, железный гвоздь, глиняный черепок, краденое у зазевавшейся бабы ведро - символизирует полную деградацию всего человеческого»Шв. В противоположность пушкинскому Барону П. изображен не в окружении груды червонцев, а на фоне тления, уничтожившего его богатства. «Скупость П.- это как бы обратная сторона его отпадения от людей…» (Е.Смирнова). Умственные способности П. тоже приходят в упадок, сводятся к подозрительности, ничтожной мелочности: дворовых он считает ворами и мошенниками; составляя список «мертвых душ» на четвертке листка, сокрушается, что нельзя отделить еще осьмушку, «лепя скупо строка на строку». В восторге от глупости Чичикова, П.вспоминает о гостеприимстве и предлагает Чичикову графинчик ликерчика «в пыли, как в фуфайке» и сухарь из кулича, с которого прежде приказывает соскоблить плесень и снести крохи в курятник. Бюро П., куда он погребает деньги Чичикова, символизирует гроб, где в глубине косной материи похоронена его душа, духовное сокровище, умершее от стяжательства (ср. евангельскую притчу о таланте, зарытом в землю). Выдающиеся исполнители роли П. в инсценировках и экранизациях поэмы - Л.М.Леонидов (МХАТ, 1932) и И.М.Смоктуновский (1984). Казусом художественной судьбы этого образа явился тот факт, что в опере Р.К.Щедрина «Мертвые души» (1977) партия П. была предназначена для певицы (меццо-сопрано).

Краткая характеристика Плюшкина в произведении «Мертвые души» представляет собой реалистичное описание старого помещика, его характера и образа жизни. Дело в том, что этот персонаж подается автором в необычной для него манере – без юмора.

Степан Плюшкин – один из помещиков в поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души». Это один из самых значимых и глубоких персонажей не только упомянутого произведения, но и всей отечественной литературы в целом.

Впервые герой появляется в шестой главе, когда приезжает к помещику, чтобы купить у него «мертвые души».

Образ и характеристика Плюшкина в поэме «Мертвые души»

Помещик отличается невероятной скупостью и недоброжелательностью.

Герой символизирует духовный крах сильного человека, потонувшего в пороке безграничной скупости, граничащей с жесткостью : в амбарах помещика хранится огромное количество продуктов, которые никому не позволяется брать, в результате чего крестьяне ходят голодные, а запасы пропадают за ненадобностью.

Плюшкин достаточно богат, на его счету – целая тысяча крепостных. Однако, несмотря на это, старик живет как нищий, питаясь сухарями и одеваясь в лохмотья.

Символичность фамилии

Как и большинство персонажей произведений Гоголя, фамилия Плюшкина носит символический характер. С помощью противопоставления или синонимичности фамилии по отношению к характеру соответствующего персонажа автор раскрывает определенные черты данной личности.

Значение фамилии Плюшкина символизирует необычайно скупого и жадного человека, целью которого является накопление материальных благ без конкретной цели их применения. В результате собранные богатства никуда не тратятся или используются в минимальных количествах.

Примечательно, что имя Плюшкина практически не встречается в тексте произведения. Таким способом автор показывает черствость, отстраненность героя, отсутствие в нем даже намека на человечность.

О том, что помещика зовут Степаном, можно узнать из его слов о дочери, которую он называет по отчеству. К слову сказать, простые мужики из других имений и вовсе не знали такой фамилии, называя помещика кличкой «заплатанной».

Семья Плюшкина

Данный персонаж является единственным из всех помещиков, который имеет достаточно подробную биографию. История жизни героя весьма печальна.

В сюжетном повествовании Плюшкин предстает перед нами совершенно одиноким человеком, ведущим отшельнический образ жизни. Жена, которая вдохновляла его на проявление лучших человеческих качеств и делала его жизнь осмысленной, давно покинула этот мир.

В браке у них родилось трое детей, воспитанием которых отец занимался очень трепетно и с большой любовью. В годы семейного счастья Плюшкин был совсем не похож на себя нынешнего. В то время он часто звал гостей в дом, умел радоваться жизни, имел репутацию открытого и доброжелательного человека.

Безусловно, Плюшкин всегда был очень экономным, однако скупость его всегда имела разумные пределы и не была столь безрассудной. Одежда его, пусть и не блистала новизной, но все же выглядела аккуратной, без единой заплатки.

После смерти жены герой сильно изменился: он стал крайне недоверчивым и очень скупым. Последней каплей, ожесточившей нрав Плюшкина, стали новые проблемы в семье: сын проиграл большую сумму в карты, старшая дочь сбежала из дома, а младшая умерла.

Удивительно, но все же проблески света иногда озаряют темные закоулки омертвевшей души помещика. Продав Чичикову «души» и размышляя над вопросом оформления купчей, Плюшкин вспоминает своего школьного товарища. В этот момент «на деревянном лице» старика возникло слабое отражение чувства.

Это мимолетное проявление жизни, по мнению автора, говорит о возможности возрождения души героя, в которой, будто бы в сумерках, смешались друг с другом темная и светлая стороны.

Описание портрета и первое впечатление о Плюшкине

При встрече с Плюшкиным Чичиков сначала принимает его за ключницу.

После разговора с помещиком, главный герой с ужасом понимает, что ошибался.

По его мнению, старик больше напоминает нищего, нежели богатого хозяина усадьбы.

Весь его внешний вид, как то: закрытый платком длинный подбородок; маленькие, бесцветные, подвижные глазки; грязный, заплатанный халат, — говорит о том, что герой полностью оторвался от жизни.

Внешность и состояние костюма

Лицо Плюшкина сильно вытянуто и при этом отличается излишней худобой. Помещик никогда не бреется, и его борода стала похожа на скребницу для коней. Зубов у Плюшкина совсем не осталось.

Одежду героя сложно назвать таковой, она больше похожа на старые лохмотья – настолько одеяние выглядит поношенным и неопрятным. На момент повествования помещику около 60 лет.

Характер, манера поведения и речь помещика

Плюшкин – человек с непростым характером. Вероятно, негативные черты, которые так ярко проявились в нем к старости, имели место и в прежние годы, однако столь яркое их обличие сглаживалось семейным благополучием.

Но после смерти жены и дочери Плюшкин окончательно оторвался от жизни, обеднел духовно, начал ко всем относиться с подозрением и враждебностью. Подобное отношение помещик испытывал не только к чужим людям, но также и к родственникам.

К 60-ти годам Плюшкин стал очень неприятным из-за своего тяжелого характера. Окружающие начали его избегать, друзья все реже его навещали, а затем и вовсе прекратили с ним всякое общение.

Речь Плюшкина отрывистая, лаконичная, язвительная, нагруженная просторечными выражениями, например: «подитка, бают, эхва!, актерка, ужо, подтибрила».

Помещик способен замечать любые мелочи и даже самые незначительные ошибки и недочеты. В связи с этим он часто придирается к людям, выражая свои замечания криком и ругательствами.

Плюшкин не способен на добрые поступки, он стал бесчувственным, недоверчивым и жестоким. Его даже не волнует судьба собственных детей, а попытки дочери наладить с ним отношения старик всячески пресекает. По его мнению, дочь с зятем пытаются сблизиться с ним, чтобы получить от него материальную выгоду.

Примечательно, что Плюшкин абсолютно не понимает истинных последствий своих действий. Он на самом деле мнит себя заботливым помещиком, хотя, по сути, является тираном, невероятным жмотом и скупердяем, грубым и ворчливым стариком, разрушающим судьбы окружающих его людей.

Любимые занятия

Радость в жизни Плюшкина составляют всего две вещи – постоянные скандалы и накопление материальных богатств.

Помещик любит проводить время в полном одиночестве. Он не видит смысла в том, чтобы принимать гостей или выступать в качестве такового. Для него это лишь пустая трата времени, которое можно потратить на более полезные занятия.

Несмотря на крупные финансовые сбережения, помещик ведет аскетический образ жизни, отказывая буквально во всем не только близким, слугам и крестьянам, но и самому себе.

Еще одно любимое занятие Плюшкина – роптать и прибедняться. Он считает, что запасов, которые хранятся у него в амбарах, недостаточно, земли мало и даже сена не хватает. На самом же деле ситуация совершенно обратная – земли предостаточно, а количество запасов столь огромно, что они портятся прямо в хранилищах.

Плюшкин обожает устраивать скандалы по любому поводу, пусть это будет даже незначительная мелочь. Помещик вечно чем-то недоволен и демонстрирует это в самой грубой и неприглядной форме. Придирчивому старику очень сложно угодить.

Отношение к хозяйству

Плюшкин богатый, но очень скупой помещик. Однако, несмотря на огромные запасы, ему кажется, что их недостаточно. В итоге огромное количество неиспользованных продуктов приходит в негодность, не покидая хранилища.

Имея в распоряжении крупное состояние, включая 1000 крепостных крестьян, Плюшкин питается сухарями и носит лохмотья – одним словом, живет как нищий. Помещик уже много лет не следит за тем, что творится у него в хозяйстве, но при этом не забывает контролировать количество наливки в графине.

Жизненные цели Плюшкина

Говоря кратко, помещик не имеет конкретной цели в жизни. Плюшкин полностью поглощен процессом накопления материальных ресурсов без определенной цели их применения.

Дом и интерьер комнат

Имение Плюшкина отражает духовное запустение самого персонажа. Строения в деревни очень старые, ветхие, крыши давно прохудились, окна закупорены тряпьем. Кругом царит разруха и пустота. Даже церкви выглядят безжизненными.

Имение будто разваливается на части, что свидетельствует о выпадении героя из реальной жизни: вместо главных вещей в центре его внимания находятся пустые и бессмысленные задачи. Не зря этот персонаж практически лишен имени, отчества – он словно бы и не существует.

Усадьба Плюшкина поражает своим видом – здание находится в ужасном, полуразрушенном состоянии. С улицы дом выглядит, как заброшенное строение, в котором давно никто не живет. Внутри здания очень неуютно – кругом холод и темнота. Естественное освещение попадает только в одно помещение – комнату хозяина.

Весь дом завален старьем, которого с каждым годом становится все больше – Плюшкин никогда не выбрасывает сломанные или ненужные вещи, так как думает, что они еще могут пригодиться.

Кабинет помещика также находится в полном беспорядке. Вид комнаты воплощает в себе настоящий хаос. Здесь находится стул, который не поддается ремонту, а также часы, которые давно остановились. В углу помещения располагается свалка – в бесформенной куче можно разглядеть старый башмак и сломанную лопату.

Отношение к окружающим

Плюшкин – придирчивый, скандальный человек. Ему достаточно даже самого незначительного повода, чтобы затеять ссору. Свое недовольство герой выказывает самым неприглядным образом, опускаясь до грубости и оскорблений.

Сам же помещик полностью уверен в том, что ведет себя заботливо и по-доброму, но люди просто не замечают и не ценят этого, потому что относятся к нему предвзято.

Вероятно из-за того, что его сын однажды проигрался в карты и не вернулся домой, Плюшкин с предубеждением относится к офицерам, считая их всех мотами и картежниками.

Отношение Плюшкина к крестьянам

С крестьянами Плюшкин обходится жестоко и безответственно. Внешность, одежда и жилища крепостных выглядят почти так же, как у хозяина. Сами они ходят полуголодные, тощие, изможденные. Временами среди крестьян случаются побеги – существование в качестве крепостного Плюшкина выглядит менее привлекательно, чем жизнь в бегах.

О своих крепостных помещик отзывается негативно – по его мнению, все они лодыри и бездельники. На самом деле же крестьяне трудятся честно и старательно. Плюшкину кажется, что крепостные обворовывают его, а работу свою выполняют из рук вон плохо.

Но в реальности дела обстоят иначе: помещик так сильно запугал своих крестьян, что те, несмотря на холод и голод, ни в коем случае не осмеливаются брать что-либо из хозяйского хранилища.

Продал ли Плюшкин «Мертвые души» Чичикову

Главному герою помещик продает около двухсот «душ». Это количество превышает число «крестьян», которых Чичиков приобрел у других продавцов. В этом прослеживается стремление Плюшкина к наживе и накопительству. Вступая в сделку, герой прекрасно понимает, что она собой представляет и какую прибыль он может за нее получить.

Цитатная характеристика Плюшкина

Возраст Плюшкина	«… седьмой десяток живу!…»
Первое впечатление	«… Долго он не мог распознать, какого пола была фигура: баба или мужик. Платье на ней было совершенно неопределенное, похожее очень на женский капот, на голове колпак, какой носят деревенские дворовые бабы, только один голос показался ему несколько сиплым для женщины …» «… Ой, баба! ой, нет! […] Конечно, баба! …» (Чичиков о внешности П.) «… По висевшим у ней за поясом ключам и по тому, что она бранила мужика довольно поносными словами, Чичиков заключил, что это, верно, ключница…»
Внешность	«… это был скорее ключник, чем ключница: […] весь подбородок с нижней частью щеки походил у него на скребницу из железной проволоки, какою чистят на конюшне лошадей…» «… такого он [Чичиков] еще не видывал. Лицо его не представляло ничего особенного; оно было почти такое же, как у многих худощавых стариков, один подбородок только выступал очень далеко вперед, так что он должен был всякий раз закрывать его платком, чтобы не заплевать; маленькие глазки еще не потухнули и бегали из-под высоко выросших бровей, как мыши …» «… Плюшкин что-то пробормотал сквозь губы, ибо зубов не было …»
Одежда	«… Гораздо замечательнее был наряд его: никакими средствами и стараньями нельзя бы докопаться, из чего состряпан был его халат: рукава и верхние полы до того засалились и залоснились, что походили на юфть*, какая идет на сапоги; назади вместо двух болталось четыре полы, из которых охлопьями лезла хлопчатая бумага. На шее у него тоже было повязано что-то такое, которого нельзя было разобрать: чулок ли, подвязка ли, или набрюшник, только никак не галстук …» «… если бы Чичиков встретил его, так принаряженного, где-нибудь у церковных дверей, то, вероятно, дал бы ему медный грош. Но пред ним стоял не нищий, пред ним стоял помещик …»
Личность и характер	«… восемьсот душ имеет, а живет и обедает хуже моего пастуха!…» «… Мошенник […] Такой скряга, какого вообразить трудно. В тюрьме колодники лучше живут, чем он: всех людей переморил голодом…» (Собакевич о П.) «… человеческие чувства, которые и без того не были в нем глубоки, мелели ежеминутно, и каждый день что-нибудь утрачивалось в этой изношенной развалине…» «… скрягу Плюшкина […] того, что плохо кормит людей?..» «… у него, точно, люди умирают в большом количестве? …» (Чичиков) «… Я вам даже не советую дороги знать к этой собаке! – сказал Собакевич. – Извинительней сходить в какое-нибудь непристойное место, чем к нему…» «… не любит офицеров по странному предубеждению, будто бы все военные картежники и мотишки…» «… С каждым годом притворялись окна в его доме, наконец остались только два…» «… с каждым годом […] мелкий взгляд его обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал в своей комнате…» «… неуступчивее становился он к покупщикам, которые приезжали забирать у него хозяйственные произведения…» «… это бес, а не человек…» (мнение покупателей о П.) «… слово «добродетель» и «редкие свойства души» можно с успехом заменить словами «экономия» и «порядок»…» (Чичиков о П.)
Дом Плюшкина	«… Каким-то дряхлым инвалидом глядел сей странный замок, длинный, длинный непомерно…» «… домом, который показался теперь еще печальнее. Зеленая плесень уже покрыла ветхое дерево на ограде и воротах…» «… Стены дома ощеливали местами нагую штукатурную решетку и, как видно, много потерпели от всяких непогод, дождей, вихрей и осенних перемен. Из окон только два были открыты, прочие были заставлены ставнями или даже забиты досками …» «… кухня у меня низкая, прескверная, и труба-то совсем развалилась: начнешь топить, еще пожару наделаешь…»
Комната Плюшкина	«… он наконец очутился в свету и был поражен представшим беспорядком. Казалось, как будто в доме происходило мытье полов и сюда на время нагромоздили всю мебель…» (впечатление Чичикова) «…Никак бы нельзя было сказать, чтобы в комнате сей обитало живое существо, если бы не возвещал его пребыванье старый, поношенный колпак, лежавший на столе …»
Деревня и усадьба Плюшкина	«… Какую-то особенную ветхость заметил он на всех деревенских строениях: бревно на избах было темно и старо; многие крыши сквозили, как решето; на иных оставался только конек вверху да жерди по сторонам в виде ребр…» «… Окна в избенках были без стекол, иные были заткнуты тряпкой или зипуном; балкончики под крышами с перилами […] покосились и почернели даже не живописно…» «… Толпа строений: людских, амбаров, погребов, видимо ветшавших, – наполняла двор; возле них направо и налево видны были ворота в другие дворы. Все говорило, что здесь когда-то хозяйство текло в обширном размере, и все глядело ныне пасмурно. Ничего не заметно было оживляющего картину: ни отворявшихся дверей, ни выходивших откуда-нибудь людей, никаких живых хлопот и забот дома!…»
Крестьяне Плюшкина	«… А между тем в хозяйстве доход собирался по-прежнему: столько же оброку должен был принесть мужик, таким же приносом орехов обложена была всякая баба; столько же поставов холста должна была наткать ткачиха, – все это сваливалось в кладовые, и все становилось гниль и прореха, и сам он обратился наконец в какую-то прореху на человечестве…» «… Ведь у меня народ или вор, или мошенник: в день так оберут, что и кафтана не на чем будет повесить…» (П. о своих крестьянах)
Плюшкин о прошлом	«… А ведь было время, когда он только был бережливым хозяином! был женат и семьянин, и сосед заезжал к нему пообедать, слушать и учиться у него хозяйству и мудрой скупости…» «… Сам хозяин являлся к столу в сюртуке, хотя несколько поношенном, но опрятном, локти были в порядке: нигде никакой заплаты…» (Плюшкин в прошлом) «… две миловидные дочки […] сын, разбитной мальчишка…» «… добрая хозяйка умерла …» (о жене Плюшкина)
Жадность Плюшкина	«… Плюшкин стал беспокойнее и, как все вдовцы, подозрительнее и скупее. […] Во владельце стала заметнее обнаруживаться скупость […] Наконец последняя дочь […] умерла, и старик очутился один сторожем, хранителем и владетелем своих богатств…» «… На что бы, казалось, нужна была Плюшкину такая гибель подобных изделий? во всю жизнь не пришлось бы их употребить даже на два таких имения, какие были у него, – но ему и этого казалось мало…» «… сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука в подвалах превратилась в камень, и нужно было ее рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно было притронуться: они обращались в пыль. Он уже позабывал сам, сколько у него было чего…»

Заключение

Образ Плюшкина и характеристика его сущности служит показательным примером тому, насколько человек может опуститься морально и физически. Неслучайно автор называет этого героя «прорехой на человечестве».

Плюшкин не заинтересован в духовном развитии своей личности, ему безразличен собственный внутренний мир. Помещику свойственны мелочность, скупость и полное отсутствие глубоких переживаний. В нем нет ни стыда, ни совести, ни сочувствия.

Имя Плюшкина стало нарицательным. Обозначает оно патологическую жадность, мелочность и скупость. В современном мире так называемый «синдром Плюшкина» встречается довольно часто и характеризует тех людей, которые стремится к бесцельному накоплению материальных ресурсов.